Нужно пошевеливаться.

Хирел взял с собой в усадьбу молодую суку, а с ней оставил старого пса. Этот Максен вел себя беспокойно, бегал туда-сюда и рычал, но она не обращала на него внимания. Волки опасности не представляли – в это время суток, по крайней мере. Максен просто не мог свыкнуться с мыслью, что слишком стар для работы, со своей седеющей мордой и негнущимися ногами. Хирел сказал, что он всегда был лучшим среди собак, что у него сердце разрывается при виде пса в таком состоянии. Он баловал Максена, чесал его под подбородком и за ушами, проводил шершавой рукой по спине.

Он прекрасно знал, как обходиться с собакой. Так почему же он был таким неуклюжим увальнем с ней?

Она еще несколько раз подняла и опустила колотовку и наконец почувствовала, что двигается она туже – а это означало, что внутри маслобойки произошли некоторые изменения. Пора бы уже! Когда она в последний раз была в усадьбе, у отца, Луда несколько раз повторил ей, сколько масла и сыра их хутор должен поставить в усадьбу, и что теперь она отвечает за это. Хотя Сетрит была уже замужней женщиной, она чувствовала твердую руку отца как никогда раньше. По крайней мере он хотя бы ее теперь не бьет. Продолжая работать, она начала яростно приговаривать себе под нос:

– Взбивайся, масло, взбивайся! Давай, масло, давай…

Вдруг Максен замер. Глядя куда-то мимо нее, он зарычал на одной угрожающей ноте и оскалился, обнажив остатки своих клыков.

Сетрит обернулась. Солнце светило ей в глаза, и можно было рассмотреть только темную движущуюся фигуру. Она прищурилась и теперь увидела, что из-за плетня показался приближающийся всадник; копыта его лошади беззвучно ступали по молодой траве. Она попыталась встать, но, поскольку очень долго сидела согнувшись, в одном положении, затекшие ноги не слушались ее и могли подогнуться, как у новорожденного ягненка.

– Я не хотел напугать тебя. – Мужчина спешился и набросил поводья своей лошади на столбик загона для овец.

Она щурилась на ярком свету; голова кружилась от всего сразу – от жары, от усталости, от того, что слишком быстро встала. К ней направлялся лорд аббат. Она знала, что он уже вернулся из Йорка, конечно знала; более того, в тот злополучный день она собрала все свое мужество и побежала в монастырь, чтобы узнать у него, что произошло с Видиа. Но если не считать того случая, когда она увидела его голым до пояса, мокрым и перепачканным в крови, у нее никогда не было возможности толком его рассмотреть – этому всегда мешали блеск расшитых золотом шелковых одежд, облака сладковатого дыма от горящего ладана, непонятное бормотание, каким было для нее чтение церковных молитв. Сейчас же он был одет как обычный человек, правда, на воротнике и манжетах все же сияло золото. К тому же у обычного человека не мог быть такой гладковыбритый подбородок, такие чистые руки, и не мог обычный человек разъезжать на такой лоснящейся, ухоженной светло-серой кобыле. Она неловко поклонилась, а когда подняла голову, то увидела, что он улыбается ей, подходя ближе. Она почувствовала, как щеки ее начинает заливать румянец. В его густых темно-каштановых волосах пробивалась седина, но темные глаза блестели, а зубы сияли белизной.

– Вы ищете моего мужа? Хирела нет… его нет здесь, милорд. Он уехал вниз, в усадьбу, чтобы встретиться с моим отцом…

– Мне так и сказали. – Он продолжал улыбаться, хотя взгляд его скользнул мимо нее, на небольшую хижину. – У тебя лицо в сливках, ты знаешь об этом? – Он протянул руку и большим пальцем вытер ей подбородок, а затем очень медленно поднес этот палец к своим губам.

Сетрит почувствовала, что к щекам прихлынула новая, еще более горячая волна жара. Она сделала шаг назад и споткнулась о маслобойку. Та опрокинулась и начала падать – медленно, ох, как же медленно она падала! Она видела, что пахта уже доходит до деревянного обода и вот-вот прольется на пыльную землю… Но в последний момент он подхватил маслобойку и надежно установил на ровном участке двора.

– Похоже, за тобой нужен глаз да глаз.

Сетрит вызывающе вскинула подбородок.

– Я бы никогда не споткнулась, если бы не вы.

– Неужели?

Он смотрел на нее с жадностью, как голодный смотрит на кусок хлеба, и она чувствовала, что щеки у нее все еще пунцовые. Что будет, если он снова прикоснется к ней?

Однако он просто улыбнулся, и при виде этих медленно и лениво растянувшихся в улыбку губ все у нее внутри перевернулось.

– Надеюсь, я не испортил твое масло. Принесешь немного в монастырь, когда оно будет готово? Скажешь, что это для меня.

А после этого он ушел. Просто взял – и ушел. Развернулся, вскочил в седло и уехал, оставив ее одну, раскрасневшуюся, взволнованную и смущенную. Она еще долго смотрела ему вслед, пока тени от предметов не напомнили ей, что время уходит и что масло само собой не собьется. Так ему, выходит, нужно было масло?

Что ж, она даст ему масло.

– Закрой дверь. Во дворе кто-то был?

Хирел шагнул в зал и захлопнул за собой дверь, отсекая свет тусклого осеннего солнца. День был необычно теплым и безветренным для этого времени года. Он помотал в ответ головой. Луда примостился на трехногом табурете у холодного очага.

– Ты принес шкуры? – Голос Луды звучал резко.

– Те, которые вы просили припрятать для вас? – Хирел хотел убедиться, что понял стюарда правильно. Он побаивался этого маленького человечка, ставшего его тестем. – Этого года?

– Не так громко! – прикрикнул на него Луда. – Конечно этого года, какие еще я мог иметь в виду?

– Нет, – медленно ответил Хирел. – Я их не принес.

– Тогда где же они? Я дал тебе предостаточно соли и квасцов. И хотел, чтобы все было сделано как следует и чтобы шкуры были готовы для продажи.

Хирел недовольно пробурчал:

– Ага. Шкуры были сняты и просолены в тот же день, когда мы забили овец. – Он помолчал, явно вспоминая, как все было. – Я поручил Сетрит обдирать с них жир, но шкур было так много, что нам не хватило соли. – Он сокрушенно покачал головой. – И квасцов тоже не хватило. Немало шкур было изъедено червями, и не было смысла хранить их до тех пор, пока придет время передать их вашей женщине. А остальные еще вымачиваются в квасцах.

– Моя женщина? Теперь это твоя женщина. – Луда ухмыльнулся, обнажив длинные верхние зубы. – Уже узнал ее поближе, да? Ладно, не важно. – Он взял вощеную дощечку. – Мы все равно запишем этих овец как пропавших в непогоду или задранных волками.

Хирел кивнул.

– Пропало и правда очень много, вы же знаете. – Он нахмурился. – На самом деле пропало, я имею в виду. Во время окота отара разбежалась, и частенько вороны добирались до ягнят раньше меня. Все совсем не так, как тут у вас записано. – Он ткнул своим толстым пальцем в сторону дощечек с аккуратными записями. – Намного хуже, чем в прошлом году.

– Ты говорил мне. – Луда покачал головой. – Так оно и бывает: хороший год, плохой год…