– Я знаю, – говорит Спеннер, – твержу это уже несколько месяцев. Сначала Хлоя не подпускала меня к ней, а теперь она хочет оформить это через суд. Я не затевал драку на крестинах, ее парень-педофил ударил меня, а не наоборот. Я ответил только потому, что он первым начал. А вспоминать про нападение с побоями – это же было сто лет назад, еще до того как я познакомился с Хлоей, – это удар ниже пояса. Мне было девятнадцать, давно это было, я уже отсидел. Я ни разу не поднимал руку на Хлою или Ариану и никогда не подниму. – У него голос дрожит, он отворачивается, чтобы взять себя в руки.

На вафельнице загорается зеленый огонек. Спеннер все еще пытается овладеть собой, желваки так и ходят, но я не могу допустить, чтобы вафли снова подгорели. А то придется задержаться, а у меня график, распорядок дня. Мне не по себе, когда он нарушается. А еще надо папе позвонить.

– Мои вафли, Спеннер.

– Да, прости, – говорит он, опустив плечи, и поворачивается к вафельнице. – Просто неудачный день, понимаешь?

Я кладу постановление суда на прилавок. Спеннер вручает мне кофе и вафли, завернутые в газету, или это пекарская бумага, похожая на газету. Он забыл посыпать пудрой. Синяк под глазом прошел, но я-то знаю, что он был там, и, наверное, поэтому я все еще вижу его. Должно быть, так случается, когда давно общаешься с человеком. Помнишь про все синяки и ссадины, которые когда-то у него были, и видишь их, даже когда их давно уже нет.

– Вот, дай ему, когда будешь уходить, ладно? – говорит Спеннер устало, протягивая мне пончик без джема.

Поселок еще сонный, в школе каникулы. С понедельника жизнь снова войдет в привычное русло, и все будут раздражительнее, чем обычно. Хорошо, что весенняя погода действительно похожа на весну, и мы радуемся ей как лету. Движения на дорогах пока нет, но скоро народу прибавится – все потянутся к прибрежному городу. В такой денек большинство предпочитаете гулять пешком, в платьях, юбках, шортах. Руки и ноги вылезли из зимней спячки. Носы вздернуты к солнцу. Мне почти нечего делать, талонов маловато, но я все равно их проверяю. Серебряного БМВ пока нет возле салона, наверное, она уехала. На праздники. Детям в школу не надо. Девочки в салоне смеются громче обычного, или, может, мне только показалось. Мне хочется ее защищать, приглядывать за салоном, пока ее нет. Ее место пустует почти каждый день, будто никто не достоин занимать его даже в ее отсутствие. С минуту я смотрю на пустое место, мне не нравится, что ее машины здесь нет, затем продолжаю свой маршрут.

В свободную минутку захожу на почту. Сейчас обеденный перерыв, и тут полно народу, будто улицы пустуют потому, что весь поселок собрался здесь, – всем срочно понадобились марки. Я встаю в очередь. Очередь дает мне время подумать, вспомнить, что я написала и собираюсь отправить. Вдруг подходит моя очередь, а я еще не готова. Я нервничаю, выхожу из очереди, разыгрываю небольшую немую сценку, как настоящий мим, будто я забыла что-то, и выхожу с почты. Делаю несколько шагов в сторону, затем возвращаюсь и снова встаю в очередь, она стала длиннее и змеится уже на улице.

Я просматриваю свои конверты. Амаль в Колумбийский университет, Амаль в лондонскую резиденцию, Амаль в лондонский офис, Амаль в ООН. Кэти в ее фан-клуб, Кэти в Олимпийский комитет Ирландии, Кэти в боксерский клуб «Брэй».

– Привет.

Я вздрагиваю от испуга и роняю все конверты на пол. Пока я подбираю их в нервном исступлении, я вижу чертовы кроссовки «Прада».

– Рустер, Тристан, – говорю я, поднимаясь и вдруг краснея до кончиков волос. Колени трясутся, не ожидала увидеть его.

– Веснушка, Аллегра.

Он держит под мышкой большущие мягкие пакеты с посылками.

– Отправляешь? – спрашиваю я.

Он улыбается.

– Да. Ты тоже? – спрашивает он.

– Да. – я крепче сжимаю свои конверты. – Надеюсь, ты не забыл отослать заявление по поводу разрешения на парковку.

– Джаз сделала это на прошлой неделе.

– Значит, скоро получишь, – говорю я. – Я тебе выписала сегодня штраф.

– Знаю, – морщится он, – прости.

– Не надо извиняться передо мной.

– Мне кажется, надо.

– Ясно…

– Хорошо провела Пасху?

– Да, ездила домой.

– А где дом?

– Остров Валентия.

– А, круто. Никогда там не был. Я так и думал, что у тебя провинциальный акцент.

Тоже мне умник.

– У тебя там семья? – спрашивает он.

– Папа.

– Ах да. – он улыбается. – Папа. Первый из пяти.

Я смотрю ему прямо в глаза, впервые с той минуты, как мы заговорили, – я благодарна, что он помнит про папу. Это многое значит для меня.

– С другими я тоже виделась, – говорю я, – но оказалось, что они больше не будут моей пятеркой. Так что у меня пока только один.

– Надо же. Сочувствую, – говорит он. – А что случилось?

– Моя лучшая подруга спит с моим бывшим парнем, и она беременна. А ее бывший парень приставал ко мне. А моя тетя Полин даже не повидалась со мной, – говорю я, вдруг осознав, что в моей жизни есть еще одна пустота. – Я знаю причину, но ничего не изменится, так что… она тоже вычеркнута из списка.

– Боже правый.

– Ничего страшного, я раздобуду себе еще четверых.

Он смеется, я смотрю на него озадаченно. И он перестает смеяться.

– Прости, я думал, ты шутишь… Слушай, это круто, что ты ищешь новых людей. Но как ты собираешься это сделать?

Я наконец перестаю прижимать конверты к груди изо всех сил.

– Я им написала, – говорю я.

Очередь продвигается. Перед нами еще десять человек, стоят изогнутой лентой. Как в крысином лабиринте.

Он смотрит на конверты в моих руках и спрашивает, скольким людям я написала.

– Всего четверым, но у троих я не знала точный домашний адрес, так что отправлю копии сразу в несколько мест.

Я стараюсь понять, что выражает его помрачневшее лицо.

– А что? – спрашиваю я. – Так нельзя?

– Аллегра, понимаешь… здесь невозможно что-то советовать, – говорит он тихо, но раздраженно. – Я никогда не теряю самообладания, честно, обычно я добрый и терпеливый, и я не знаю, почему я сорвался на тебя. Ты совершенно точно не заслужила такого отношения. Ты хороший человек с добрым сердцем, и ты должна жить как раньше. Я чувствую себя виноватым в том, что ты все это затеяла, – говорит он печально.

Открывается дверь для персонала, и выходит сотрудница, дожевывая обед и смахивая крошки с губ, она садится за стол и наводит на нем порядок. Теперь работают два окна. Она убирает табличку «закрыто».

Два человека идут к окошкам. Мы продвигаемся вперед. Перед нами еще восемь.