– Обычно мы получаем эту информацию в окружном совете, – говорит он, несколько остудив мой восторг.

– Конечно.

– Спасибо, Аллегра. Спокойной ночи, – говорит она. Намного дружелюбнее. Хороший полицейский, плохой полицейский.

– У вас есть визитка? – спрашиваю я.

Он даже рукой не шевельнул. Она копается в кармане и протягивает мне визитку.

Лора Мерфи.

Я смотрю вслед их машине, пока не исчезает свет задних фар, и тогда я улыбаюсь и никак не могу перестать улыбаться, и по дороге домой у меня такое чувство, будто я плыву по воздуху.

Она мне нравится. Гарда Лора Мерфи. Идеальный кандидат для пятерки.

Я просыпаюсь. Надеваю форму, светоотражающий жилет, спецобувь. Птицы поют. Похоже, будет чудесный день. Дождевик не нужен. Обед уложен. Эдамский сыр на хлебе с отрубями, без масла, зеленое яблоко, засахаренные орехи и термос с чаем. Я иду через сад Макговернов, высматривая следы преступления при свете дня, но после вчерашнего проникновения ничего не изменилось. Я иду через парк замка Малахайд, мимо мужчины в костюме и наушниках и с беспечно-самодовольной походкой, мимо бегущей женщины, которая вечно заваливается на бок. А вот и немецкий дог с хозяином. Старик с каталкой и его молодая копия. Доброе утро, доброе утро, доброе утро.

Я вернулась.

Поездка домой помогла мне. Она лишила меня друзей, бесспорно, но дала кое-что взамен. Задачу. Еще одну. Хотя обе они взаимосвязаны. Я иду бодро и весело. У меня с собой письма, которые я сочинила в поезде, подписала, запечатала, осталось наклеить марки и доставить по адресу. Хотя писем больше чем три, я разошлю копии по всем адресам, какие мне известны, всего в моем рюкзаке шестнадцать конвертов для четырех человек. Папе писать не нужно, он в любом случае один из моей пятерки, его никто и не спрашивает, а с пятым человеком я планирую связаться через Instagram. Гарда Лора Мерфи – новичок в моем списке, но мне хочется подружиться с ней лично. Получается всего восемь человек, но я реалистка; маловероятно, что Кэти Тейлор, Амаль Аламуддин Клуни и Рут Бразил ответят мне. В лучшем случае две из них.

Я захожу в пекарню впервые за долгое время. Свистун уплетает пончик, горячий кофе стоит на земле возле него. Он кивает мне, когда я открываю дверь. За столиком возле окна сидит женщина, уткнувшись носом в телефон, с головой ушла в социальные сети или куда там ее еще затянуло. Она отправляет в рот последний кусочек круассана, запивает кофе. Я узнаю ее. Она ездит на серебряном «мини-купере». Черный верх. Две двери. Всегда паркуется на Сент-Маргарет-авеню. Я ни разу не выписывала ей штраф, и за это я уважаю ее, поэтому я говорю ей «доброе утро», когда она благодарит Спеннера и уходит.

– Веснушка, ты ли это? Давно не виделись, – говорит Спеннер. – Я уж подумал, ты переметнулась к врагам. У них там теперь подают «разобранный яблочный пирог», написали сегодня на своей чудо-доске. Что за бред, Веснушка! Весь смысл выпечки в том, чтобы собрать все ингредиенты в правильном порядке и в нужных пропорциях, разве нет? – спрашивает он. – И так все «разобрано», когда покупаешь ингредиенты в магазине. Что будешь, тебе как обычно?

Он принимается за дело, повернувшись ко мне спиной, грохочет и наливает, энергично работает локтями.

– Как Ариана? – спрашиваю я.

– Супер. Вылитая принцесса, – говорит он, не оборачиваясь, заливая тесто в вафельницу. – В воскресенье у нее был первый конкурс по ирландским танцам.

Он оборачивается, вытирает лоб кухонным полотенцем, которое висит у него на плече, и достает свой телефон из переднего кармана фартука. Показывает мне фото.

– Вот она. Автозагар и все такое. Она светилась от счастья. В полном обмундировании, самая младшая в группе, каждый шаг невпопад, танцует, как ее мамаша, топчется, как корова, – да нет, я шучу, ее мама была чемпионкой Ирландии, сейчас-то она уже не отбивает чечетку, слишком растолстела, но что уж тут скажешь. Говорят, люди набирают вес, когда они счастливы, так что она, должно быть, фонтанирует от счастья.

– Значит, все хорошо, – говорю я.

– Она сказала, что, если я заявлюсь туда, она вызовет полицию, но я бы не пропустил это ни за что на свете. Я посмотрел ее выступление, а потом сразу ушел, она не выиграла никаких призов. Но мама и папа оба были рядом, никаких трагедий, ее парня-педофила я не трогал, он смотрел, как дети выступают, и у него ладони потели. На сестер-уродиц даже не взглянул. И на том спасибо, а сегодня утром я получаю это треклятое письмо. – Он достает из сумки скомканную бумагу и протягивает мне: – Взгляни-ка, Веснушка, и скажи, какого черта им надо.

Я бросаю встревоженный взгляд на свою пустую кофейную чашку возле кофе-машины и мои вафли в вафельнице, но Спеннер все еще смотрит на меня, так что я перевожу взгляд на письмо и нехотя читаю.

Свистун вваливается в пекарню. Никакой кофе не перебьет его вонь. Я вдруг вспоминаю про папу и его одежду и радуюсь, что перестирала весь его гардероб и никто не подумает про него то, что я сейчас думаю про Свистуна. Он свистит, чтобы привлечь внимание Спеннера, и я отрываю взгляд от письма. Свистун потрясает в воздухе недоеденным пончиком.

– С тобой-то что? – спрашивает Спеннер.

Он трясет пончиком, присвистывая.

– Джем, – говорит Спеннер, – тебе не нравится джем?

Тот свистит на тон выше. Правильный ответ.

– Что ж, ваше величество, – Спеннер кланяется театрально, – не соблаговолите ли показать мне, какое из моих пирожных отвечает вашим вкусам? Буду рад услужить вам, все равно мне больше нечем заняться.

Свистун сжимает пончик слишком сильно, джем вытекает и капает на письмо, которое я держу.

– Ради всего святого! – кричит Спеннер, буквально бросая полотенце на пол.

Свистун в испуге шарахается, беспорядочно присвистывая, будто радио, потерявшее сигнал.

Я хватаю салфетку, чтобы стереть пятно, но, честно говоря, меня больше волнуют мои вафли, которые уже подгорают в вафельнице. Скоро соберется толпа с поезда, и у меня нет ни малейшего желания толкаться с ними – с их нечищеными зубами и дурным настроением.

– Понимаю, момент неподходящий, – говорю я Спеннеру, который собирается выйти из-за прилавка и схватить либо Свистуна, либо письмо с большущим клубничным пятном, но я голодная, поэтому говорю ему: – Мои вафли.

Он останавливается на полушаге и дает Свистуну шанс спастись бегством. Он сердится, это я вижу, но я не знаю, на меня, на Свистуна или из-за джема на судебном постановлении, на Хлою или на вафли. Не знаю, я в этом плохо разбираюсь. Но он уже овладел собой, возвращается за прилавок и открывает вафельницу. Вафли подгорели. Он начинает заново, а это неприятно, потому что время-то идет.

– Они не вправе сделать то, что здесь сказано, – говорю я наконец, – они не могут помешать тебе видеться с дочерью.