Ну то есть. Внутренний хаос на поводке у внутреннего космоса, причём добровольно этот поводок на себя нацепил. Оба договорились, что это игра, но управление передано и работает; оба счастливы, всем хорошо. Внешние обстоятельства в виде собаки подчинены их воле настолько, что дисциплинированно держатся рядом и заняты делом – своим (на самом деле, хозяйским; ладно, общим) мячом.

Вот это, я понимаю, игра.

Чудесная женщина, торгующая божественными пирогами на нашем оупенкитчене, которая почему-то очень меня любит и всякий раз так радуется, увидев, что я даже теряюсь – за что, почему? – наконец решилась спросить, откуда я родом. Из Одессы, – говорю.

Женщина просияла. Точно, как же я сама не догадалась! Так вот откуда у вас этот дух радости и свободы, вы же, одесситы, такие все!

Мне хватило выдержки не разразиться сардоническим хохотом ей в лицо: чудесная женщина не виновата, что про нас, одесситов, бытуют такие стереотипы. Ну и потом, мне ещё у неё пироги покупать. Поэтому мой сардонический хохот так и не был явлен миру. Но до сих пор звучит в моём злорадном нутре.

Ну одесситы, ну вы попали! Чоткие пацанчики, сладкие фертильные тёлочки, брутальные отцы семейств, внушающие потомству: «Хочешь жить, умей вертеться», – матери, грузные и тревожные, даже во сне бормочущие: «кушать-покушать», – лоснящиеся, ухоженные, одетые во всё «фирменное» (современный синоним, наверное, «лакшери»?) владыки материального мира, витальные, прагматичные, плутоватые, хозяйственные – вот вы живёте, стараясь подобающим образом побольше подгрести под себя, чтоб соседи завидовали и ангелы ликовали на специально оборудованных для такой разновидности ликования небесах, и всё тщетно! Потому что приличные люди во всём остальном мире (ладно, в той небольшой части мира, где вообще знают о существовании какой-то Одессы) думают, будто вы – такая же несолидная босота, как я.

Сделать нечто невозможное, разорвать ткань реальности в произвольном месте и поглядеть, что будет; короче, не обязательно именно это, может другое какое-нибудь невозможное, но воля к невозможному – необходимый минимум для художника и одновременно величайшая драгоценность. Всякий раз замираю от восхищения, обнаружив тех, в ком она есть, чьи глаза сияют холодным небесным огнём, я этот огонь хорошо знаю, так пылает в человеке воля к невозможному, без которой жизнь – деньги на ветер. Не только жизнь художника, любая жизнь.

Сколько же нас вот таких сейчас на разных концах мира с непреклонным намерением совершить хоть что-нибудь невозможное – не по нужде, от избытка (созидательной воли), просто потому что Я ТАК ХОЧУ. Мы редко знаем друг о друге, ещё реже встречаемся за чашкой кофе, но в какой-нибудь специальной Вальхалле для настоящих художников, погибших с какими надо мечами (кистями, компьютерами, камерами, барабанами) в каких надо руках, будем хлебать этот кофе (надеюсь, лёгкой обжарки) из одного котла.