Точно-точно не нужна? Ладно, вычёркиваем.

Расплата за десакрализацию собственной жизни всегда приходит в одной и той же валюте: утрата высшего смысла, логически вытекающая из неё потеря жизненной силы, тупик.

Когда мне было мало лет, и мы с родителями работали советскими оккупантами (строго говоря, они работали, моя роль в этой ликующей оккупации волшебной заграницы сугубо паразитическая была), – так вот, иногда погожими вечерами мы с папой ходили гулять по району Карлсхорст. И начинались эти прогулки всегда с одного и того же: папа, у лягушки было двадцать лягушат!

– Нет, – говорил папа, – нет! У лягушки было два лягушонка. Максимум три.

– Пятнадцать!

– Ладно, четыре.

– Десять. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пусть у лягушки было десять лягушат!

Иногда папа соглашался на десять, иногда сбивал до шести-семи. Понятно, почему он так торговался! Про каждого лягушонка надо было придумать историю. Новую! Не такую, какие рассказывал в прошлый раз.

Папины истории про лягушат были лучше всех сказок на свете. Потому что в папиных историях лягушата всегда хулиганили. Подкладывали взрослым кнопки на стулья, пили чужую водку и стреляли из пистолетов. Один лягушонок, я точно помню, пришёл в школу и написал там во все чернильницы (когда папа ходил в школу, там ещё были чернильницы; впрочем, при мне они были на почте, например).

Потом утомлённый регулярным сочинительством папа придумал хитрость: за каждую его историю про лягушонка надо было рассказать свою. И тоже не повторяться. Ну и подумаешь, не очень-то надо. Было бы чего повторять! Мои лягушата дружили с джиннами и пиратами (и подкладывали кнопки на стулья, конечно же, всем). Они находили клады и залезали на самые высокие горы, становились волшебниками и приколдовывали школьным училкам (извинити) дополнительную жопу на лбу. Мы с папой оба были хулиганы и грубияны, оба хороши, оба придумывали для лягушат идиотские похождения и хохотали до слёз, как придурки, каковыми, собственно, и являлись. Мы были офигенные молодцы.

Заслужить моё уважение очень просто. Достаточно оторвать внутреннюю жопу от внутреннего же дивана и начать движение, тоже внутреннее. С вектором вверх, от скотского к ангельскому. И все дела. То есть, прикиньте, какая лафа: физически с дивана можно и не вставать. Хотя в какой-то момент всё равно встанете. При движении с вектором вверх, в организме дофига дополнительных сил появляется. А от дополнительных сил шило в заднице отрастает, как отрастёт, так и потащит гулять.

Куда вы, в итоге, придёте, меня не парит. Не моя забота вообще. Сам по себе факт внутреннего движения от своих низких октав к своим же высоким вызывает у меня даже не просто какое-то там уважение, а восхищение. Не достижение какого-то конкретного результата («достижений» в привычном понимании тут не бывает), а сам процесс. От этого процесса (суммы процессов) реально изменяется мир и (на миг, но всякий миг при должном подходе – вечность) становится сияющим раем. Смотрите – мы уже здесь, пришли.

Ужасно глупо выглядят обсуждения чужой внешности, особенно когда люди начинают зачем-то ругать незнакомых (или малознакомых), нарочно, с упоением подбирая самые обидные, как им самим кажется, слова. Но примерно так же глупо выглядит как бы обратная тенденция утверждать, будто все люди красивы. Потому что – ну нет же, нет! У всех разные вкусы, индивидуальные подборки красивых-некрасивых, у всех будут разные. Но в каждой подборке найдутся свои некрасивые (люди, которые кажутся некрасивыми кому-то). И, чего уж там, некоторые из нас вообще ни в одну подборку «красивых» не попадут. Ну и чего врать-то, будто красивы все?

Штука в том, что это вообще неправильная постановка вопроса. Правильная постановка вопроса такая: нет у человека обязанности быть красивым, вот и всё. Это вообще не его зона ответственности (если хочет, может заниматься улучшением внешности, но даже тип психики, подходящий для таких занятий – не наш выбор и не наша ответственность, одним эти хлопоты в радость, а другим нет).

Если человек некрасив, это не означает, что он плохо справился с работой, чего-то не доглядел и упустил, теперь сам виноват. Просто ему не досталось такого подарка (и прилагающихся к нему вполне очевидных бонусов). Обидно, но ладно, этого не досталось, так какие-нибудь ещё достались, у каждого есть свой индивидуальный пакет врождённых преимуществ (разного достоинства, но справедливости нет, вернее, её нет в понятном и приятном нам виде). Ну и вообще в мире полно других интересных вещей. Я точно знаю, я – довольно некрасивый человек, лишённый некоторых приятных бонусов. Но у меня есть пакет с другими подарками, реально крутой пакет (если уметь его готовить, и вот это действительно важно – уметь правильно готовить свой подарочный пакет).

Люди вообще сильно переоценивают значение внешности, своей и чужой. Тут и обсуждать-то особо нечего. Это же ненадолго совсем упаковка, честно-то говоря. Даже сто лет – смешной срок, а упаковка гораздо быстрее изнашивается. В отличие от самой колбасы (иногда).

Одна из самых прекрасных вещей на свете – временная утрата контекста. Сразу всего! Например, выходишь на холм, смотришь и видишь внизу потоки жидкого жёлтого золота, текущие в разные стороны, а над ними красное зарево, вдруг внезапно сменяющееся зелёным, и всё это на фоне какой-то умопомрачительной тёмной чернильной синевы. Ну а потом, конечно, вспоминаешь контекст, то есть, что чего означает: просто стемнело, а внизу, под холмом машины едут с включёнными фарами. И светофоры горят.

Я – сторонник контролируемого фатализма: сперва мы себе организуем то, что с нами внезапно случится, а потом пусть оно само случается, пусть!

Есть одна простая и точная формула вычисления процента бессмертия в каждой отдельно взятой мыслящей (ну, как может) монаде: насколько мы готовы покорно повиноваться общему потоку (требованиям социума, включая неозвученные, само собой разумеющиеся; собственно, начиная с них), вот ровно настолько у нас нет души.

Ясно, что количество живой души в человеке, её процентное соотношение с количеством затурканной смертной твари – величина переменная, хочешь нарастить, бери и расти; это хорошая новость, но до хороших новостей обычно мало кто дочитывает, раньше бегут спорить, или наоборот, соглашаться и покаянно рыдать.

Тут такое дело. Хоть ты об стенку убейся, хоть, наоборот, сто раз просветлей, хоть обвисись на всех окрестных ясенях (а ещё вязах и грабах, на всякий случай, чтобы нужного древа не пропустить, потому что ты не ботаник и не помнишь, кто из них как называется, и как отличить) – так вот, что ни делай, окончательно прав никогда не будешь. Не бывает, чтобы хоть кто-то вдруг почему-то прав. Чем дальше в лес, тем меньше уверенности, и это вовсе не от умственной слабости и психической неустойчивости, просто чем меньше иллюзий, тем очевидней, как всё устроено и работает, а здесь оно – так.