Когда я закончила со списком, Штайн поручил мне вынести из него на отдельные листки имена каждого десятого пленного. Я не понимала, зачем это нужно, но вынуждена была так и сделать.

На следующий день на общем построении старший лагерный офицер Хеллер зачитал этот список с моих листочков и велел пленным, перечисленным в нем, выйти из строя. Они шагнули вперед. Хеллер объявил, что с территории лагеря сбежал один пленный. За это будет казнен каждый десятый заключенный. Он добавил, что так будет всегда, когда кто-то совершит побег. Поэтому тем, кто все же имеет мысли об этом, следует помнить, что тем самым они погубят своих товарищей. Потом несчастных отвели на хозяйственный двор и там расстреляли.

Комендант Штайн через надзирательницу Ирму объявил мне благодарность за хорошую работу. Об этом слышали все женщины, находящиеся в нашем блоке.

— И как они отнеслись к тому, что к расстрелу военнопленных вы, так сказать, приложили руку? — поинтересовался младший лейтенант Ивашов.

Он уже понимал, зачем коменданту лагеря военнопленных нужны были эти вот поручения, чего ради он вообще использовал такую тактику в обращении со Стефанией Слободяник. Немцы не особо часто использовали этот метод в своей оперативной работе, но он неизменно оказывался одним из самых эффективных.

— Женщины перестали меня замечать, делали вид, будто я вовсе не существовала, — глухо ответила Стефания. — Они смотрели на меня с ненавистью. Все их разговоры при мне смолкали. Иногда я слышала, как они в спину называли меня фашистской сучкой.

Потом оказалось, что никакого побега из лагеря не было. Немцы просто взяли и расстреляли каждого десятого пленного согласно моим спискам. Но и тогда я еще не понимала, что же действительно хочет от меня комендант лагеря Штайн.

— А когда поняли? — спросил Егор Ивашов.

Стефания довольно долго молчала, потом глухо произнесла:

— Однажды меня вызвал к себе комендант. При нем был тот самый пожилой офицер, говорящий старомодными словечками. Штайн сослался на нехватку людей и послал меня в город с повесткой, в которой были указаны адрес и фамилия. Со мной пошел немецкий солдат, который совсем не знал по-русски.

Мы вышли в город, нашли нужный дом. Я отдала повестку уже немолодому местному жителю по фамилии Полозов. Ему предписывалось немедленно явиться в лагерную комендатуру для допроса. Он посмотрел на немца, потом на меня, собрался, и мы пошли. Полозов сильно хромал, и идти ему было довольно тяжело.

Когда мы вошли на территорию лагеря, я увидела, что там, на бывшем плацу для строевых занятий, стояла виселица, только что сколоченная. Полицаи схватили Полозова и подвели к ней.

Рядом с виселицей стоял пожилой офицер.

Он посмотрел на Полозова и спросил:

«Узнаешь меня, комиссар?»

«А-а, ваше благородие, — посмотрев на офицера, произнес Полозов. — Теперь вы, стало быть, германцам прислуживать изволите?»

«Я готов прислуживать хоть самому черту, — ответил пожилой офицер. — Только бы очистить мою родную землю от таких мерзавцев, как ты».

«Нет здесь никакой твоей земли, — сказал Полозов и сплюнул. — А германцев мы скоро выгоним с моей Родины».

«Ты этого уже не увидишь», — заключил пожилой офицер и кивнул полицаям.

Те подвели Полозова к виселице, поставили его на табурет, накинули ему на шею петлю.

«Ничего не хочешь сказать напоследок, комиссар?» — спросил пожилой офицер.

«А пошел ты…» — ответил Полозов.

«Да нет, это ты пошел… куда повыше», — сказал офицер и самолично выбил табурет из-под ног Полозова.

Я отвернулась, так как не могла на это смотреть.

К нам подошли комендант Генрих Штайн и старший лагерный офицер Хеллер.

«Спасибо вам за то, что помогли выявить врага-коммуниста», — сказал мне комендант Штайн.

«Я не помогала выявлять, — ответила я. — Я только передала ему вашу повестку».

«Не стоит умалять вашего участия в поимке опасного врага, — не согласился со мной комендант Штайн. — Весь город видел, как вы вели этого Полозова к нам, после чего он был повешен. А до этого именно вы составляли список заключенных, подлежащих расстрелу».

«Но я же не знала ничего этого», — сказала я.

«Знали вы или нет — это уже не имеет никакого значения, — с усмешкой проговорил Генрих Штайн. — Никто не поверит, что вы не наша сотрудница, исполняющая наши поручения, которые на первый взгляд казались ей вполне невинными».

Вот тогда я и поняла, что опутана прочной паутиной, стала предательницей и дороги назад у меня уже нет. — Стефания Слободяник замолчала.

Первым паузу нарушил младший лейтенант Ивашов.

— И вы стали уже сознательно работать на немцев, так? — спросил он.

— Да. К тому времени мне уже некуда было деваться.

— Какие они давали вам задания?

— В основном разведывательного характера.

— А точнее?

— Я опять должна была под видом беженки ходить по селам и выявлять людей, ненавидящих немцев. Мне надо было установить, каким образом они связываются с партизанскими отрядами, чтобы потом узнать и про места их базирования, — последовал ответ.

— И как, успешно? — не без злобного чувства задал вопрос оперуполномоченный полковой контрразведки СМЕРШ младший лейтенант Ивашов.

— Да, — просто ответила женщина. — Мной было выявлено местонахождение двух небольших партизанских отрядов.

— Они были уничтожены? — спросил Егор Ивашов, и его взгляд уперся в лоб Стефании Слободяник.

— Я этого не знаю. В мою задачу входило только найти те места, где базировались отряды, — проговорила женщина совершенно безучастно.

Младший лейтенант хорошо видел, что Стефанию ничуть не интересуют те чужие жизни, которые оборвались по ее вине. А может, она гнала такие мысли прочь, не желала досаждать себе скверными воспоминаниями.

— Кто работал с вами уже как с агентом немецкой разведки? — спросил Ивашов.

Ему с большим трудом удавалось не поменять тон разговора на иной, куда более жесткий. Перед ним сидел враг. Пусть даже это была женщина, но младший лейтенант контрразведки СМЕРШ не испытывал никакого сочувствия к этой особе. Не было для нее и прощения.

— Тот самый пожилой офицер, которого я видела в лагере военнопленных, — ответила Стефания Слободяник.

— Как его звали?

— Я не знаю. Подчиненные называли его господином ротмистром.

— Вы знаете, к какому подразделению немецкой разведки он был приписан?

— Нет, не знаю.

— Кто еще с вами работал? — спросил опер-уполномоченный полковой контрразведки и в упор посмотрел на женщину.

— Еще один русский, помоложе, — ответила она.