Я увидела, что нахожусь в землянке. Передо мной стоял бородатый командир Красной армии, старший лейтенант лет тридцати. Рядом с ним находился мужчина помоложе, в офицерском галифе, кожаной тужурке и в фуражке.

Они спросили, кто я такая. Я назвалась. Сказала, что из Лебедяновки, иду к партизанам, спасаясь от угона в Германию. Тот человек, который был в фуражке — потом я узнала, что это комиссар отряда, — стал задавать мне вопросы. Он слушал мои ответы, щурился и иногда ухмылялся.

Когда я сказала, что к нам приходили за едой двое партизан, один из которых был высоким и чернявым, бородатый мужчина велел позвать какого-то Онищенко. Когда тот пришел, я сразу узнала в нем того самого партизана, который приходил к нам за едой и перед уходом просил меня посмотреть, нет ли где поблизости полицаев. Он меня тоже признал.

После этого комиссар уже не щурился и не ухмылялся. Он задал мне еще несколько вопросов и отстал от меня. Так я попала в партизанский отряд.

— Значит, вы сказали им, что жителей вашего села забирают в Германию? — спросил Егор Ивашов, воспользовавшись небольшой паузой в словах Стефании Слободяник.

— Да, — ответила женщина. — Они спросили, когда это будет. Я сказала, что утром людей повезут в райцентр. Сопровождать их будут староста и трое полицаев, которые и стрелять-то толком не умеют. Этих наших селян можно спасти.

Командир отряда, тот самый бородатый старший лейтенант Николай Воронков, посоветовался по этому поводу с комиссаром. Потом он ответил мне, что им пока нельзя показывать свое месторасположение. Права, мол, на то они не имеют.

Младший лейтенант Ивашов переглянулся с сержантом Масленниковым, сидевшим с хмурым видом, хотел что-то сказать, но промолчал.

А Стефания продолжала:

— Меня приняли в отряд. Я вместе с еще одной женщиной варила партизанам еду и стирала белье.

В течение последующего года часть партизан иногда уходила в рейды для установления связи с другими отрядами и штабом партизанского движения.

За это время меня дважды посылали собирать сведения о немцах, расположившихся в ближайших селах. Приказания на этот счет мне отдавал лично командир отряда Воронков. Он говорил, в какие именно населенные пункты мне надо заглянуть, а какие лучше обойти стороной.

Меня наряжали беженкой, голодной и обносившейся, не первый месяц скитающейся по селам в надежде на хоть какое-то пропитание. Таких женщин по селам ходило много, поэтому они не особо привлекали внимание старост и полицаев.

Несколько раз, правда, полицаи меня все же останавливали, спрашивали аусвайс, но почти тотчас отпускали. Мои лицо, шея и руки были сплошь в красных пятнах и волдырях, так что нахождение рядом со мной было неприятным. Я, наверное, вызывала у полицаев отвращение. Они боялись подхватить от меня какую-нибудь жуткую заразу. Ведь неизвестно, чем именно больна женщина-беженка, лицо и шея которой покрыты волдырями и болячками.

— А вы и вправду чем-то больны? — спросил Егор Ивашов, инстинктивно отпрянув от женщины.

— Нет, — ответила она, заметила движение младшего лейтенанта, но никак на него не отреагировала.

Будь на ее месте какой-то другой человек, он, наверное, усмехнулся бы. Но ей совсем не хотелось улыбаться.

— Когда я выпью молочной сыворотки, у меня на теле появляются такие вот пятна и волдыри. Держатся они несколько дней. Это еще с детства. Вот я и решила, что если буду вся в таких пятнах и волдырях, то никто меня, несчастную беженку, не задержит. Полицаи заразы испугаются. Командир отряда не был против.

— Хорошо, продолжайте.

— Я ходила по селам, в какие меня посылал командир отряда, просила милостыню по домам, высматривала, сколько немцев стоит там, каких частей, есть ли какая техника и сколько ее. Старалась все это запомнить.

— И что, вам подавали?

— Подавали, — уверенно ответила Стефания. — Кто картофелину даст, кто кусок хлеба. Бывало и такое, что за стол приглашали, не брезговали. Народ у нас сердобольный даже при собственном большом горе. Но случалось и так, что гнали прочь, стыдили, говорили, что им самим милостыня нужна, в хате есть нечего.

Через несколько дней я возвращалась и докладывала командиру о том, что видела.

— Информация, полученная в ходе разведывательных действий, как-то использовалась? — поинтересовался Ивашов. — У отряда была какая-то связь с другими или штабом партизанского движения?

— Связи ни с кем никакой не было, — ответила Стефания Слободяник, чуть подумала и добавила: — Я однажды нечаянно услышала разговор командира отряда с начальником разведки Семеном Трубниковым. Его ребята только что вернулись с задания. Он докладывал Воронкову о результатах их действий, а потом спросил, как, мол, мы будем эту информацию использовать? На что командир отряда ответил: «Пока будем накапливать ее».

В апреле сорок третьего в отряд пришли два человека из штаба партизанского движения. Они передали командиру приказ о создании партизанских соединений. Наш отряд вошел в состав того из них, которым командовал генерал-майор Наумов.

Один из этих людей, прибывших из партизанского штаба, совсем молодой парень, был радистом. Он вместе с рацией остался в нашем отряде для обеспечения связи со штабом.

Потом к нам пришел приказ об истреблении фашистской администрации, прежде всего бургомистров, старост, полицаев и всяких других немецких прихвостней. Мы к этому времени находились в Лебединском районе. Партизаны зашли в село, очень похожее на то, из которого я сама была родом. Они вывели из хаты старосту, прилюдно его расстреляли и свели со двора всю скотину. Полицаи успели попрятаться. Мы выяснили, где они живут, и тоже реквизировали у них всю живность, включая кур и гусей.

В течение апреля и первой половины мая наш отряд совершил еще шесть таких вот рейдов. Всего было ликвидировано четыре старосты, восемь полицаев, около двадцати пяти немцев и мадьяр. Последний раз наш отряд с боем взял Герасимовку. Там было уничтожено более десятка немцев. В партизаны оттуда ушли семеро мужчин.

Семнадцатого мая мы вышли под город Лебедин. По нашим сведениям, там, в сосновом бору, базировалось одно из подразделений партизанского соединения генерал-майора Наумова. Но вышло так, что отряд наш напоролся на засаду карателей и почти весь был уничтожен. Я и еще двое партизан, Иван Хмелик и Степан Сторожевич, попали в плен.

— Значит, ваш отряд был разгромлен карателями семнадцатого мая, а не чуть больше недели назад, как вы утверждали ранее? — записав что-то на листе бумаги, осведомился младший лейтенант Ивашов.

— Да, — коротко ответила Стефания Слободяник.

— Что было после того как вы попали к немцам в плен? — продолжил допрос офицер контрразведки СМЕРШ.

— Меня, Хмелика и Сторожевича немцы отвезли в Ромны и поместили в лагерь военнопленных, который находился на территории бывшей воинской части. Народу там было много, в большинстве своем красноармейцы. Содержались они в бывших солдатских казармах. Женщин было около полутора десятков. Нас держали отдельно от мужчин.