— А что ж он, дурак эдакий, не бросил все и не пошел на завод?

— А ты бы пошел, когда три тысячи каний отдал? Так они тебе все десять при этом могли бы принести. Деньга, знаешь ли, всем нужна! В общем, пропустил тогда работу он. Ну, говорит, прихожу домой, открываю двери, а на пороге два полицейских стоят, помимо них сквозь рядом со входом располагающееся окошко видно, как внутри дома еще кто-то чужой есть. Стал спрашивать у клонов, что, мол, случилось, а они как неживые вовсе — словом не обмолвятся. Ну, думает, зайду вовнутрь — вроде, пропускают. Ступает он за порог и встречается с начальником нашей мастерской. Вы, ребята, — обратился к своим слушателям рассказчик, — должны его знать. Лысый такой, одноглазый и кривой, постоянно пополам скрюченным ходит. Вот он-то и стоит, да с женушкой моего товарища болтает о чем-то. Начальник, как заметил пришедшего хозяина, так весь заулыбался, потом вежливо поздоровался, и наконец вполне спокойно поинтересовался, где же был его подчиненный. Последний поначалу выкручивался, что-то выдумывал, однако в конечном итоге раскололся. «Ничего страшного, дружок, — весело говорит ему руководитель цеха, — разберемся. Ты только поди к дверям да ребят позови». Тот подчинился, и через десять секунд привел за собой в комнату полицейских. И тут началось такое! Начальник говорит, что прогулом своим сотрудник нанес серьезный ущерб заводу, а это означает, что надо все компенсировать. И знаете, что в качестве платы взял этот изверг? Жену горемыки, тысячу раз после этого проклявшего петушиные бои! Так помимо нее еще и дочурку тринадцатилетнюю прямо у папки на глазах…

— Да заткнись ты уже! — гневно вдруг сказал голос, принадлежащий до этого все время молчавшему любителю напиться. — Где ты откапываешь только весь этот шлак? Сам выдумываешь или настолько наивен ты?

— Он сам рассказывал… — с какой-то робостью и обидой растерянно вставил ответчик.

— Какой же это бред все-таки. Аж слушать тошно, — продолжил разозлившийся. — По-твоему, таким должно быть наказание для тунеядцев? Раз уж ты говоришь, что этот кривой начальник привел с собой представителей правоохранительных органов, то так и получается. Да вот, не помнится, чтобы полицейские потакали кому-нибудь из нас, когда мы беремся реализовывать свои похотливые желания… Надо ж так, в большом почете безобразные, значит — последнюю фразу человек сказал значительно тише, чем все предыдущие, и такой интонацией, будто говорил с самим собой.

— А как по-твоему? — все еще надеясь выкрутиться, заговорил рассказчик баек. — Сколько хочешь не ходи — никто тебя не тронет? Ага, куда там!

— Тронет, конечно, в этом можно не сомневаться. Только отвечать заставят именно прогульщика, а не его домочадцев.

— И как же?

— Думаю, что просто насильно доставят на завод и принудят работать. Повторишь во второй раз свой опрометчивый поступок — вряд ли потом вообще сможешь покинуть завод, превратят в perpetum mobile, так сказать! — сказав это, отвечающий засмеялся.

— А разве это многим лучше рассказанного Эдгаром? — спросил менее склонный к сплетничеству друг алкоголика.

— Для кого? Для руководства завода — намного, ибо они не задевают таким образом наиболее возвышенных чувств провинившегося — желание быть заступником, например, — видимо, используя именно этот пример, говоривший хотел задеть Эдгара, — однако умудряются при этом подавлять эмоции работника, связанные с его эго — узник томится и испытывает к себе жалость, но ничего более. Если же он узнает о вероломстве по отношению к своим близким, то может восстать… В общем, именно по этим причинам когда-то давным-давно в беглецы подавались лишь несчастные один-два процента от общего числа каторжников.

— Так ты, получается, готов из-за своей пьянки пойти на такое?

— Ну, я еще ни разу не сказал, что собираюсь перестать ежедневно посещать свой завод. Пока что мне всегда удавалось совмещать отдых с работой. — он усмехнулся. — Вы тут предполагаете, но если смотреть на все радикально, то отвечу, что приключись со мной нечто подобное, то я совсем бы перестал работать.

— Как так? Ты же сам сказал, что тебя бы насильно заставили.

— Да, но я говорил в общем, а, вот, о себе скажу, что даже под гнетом полицаев и прочих надсмотрщиков руки мои ни черта бы не делали. Все терпел бы — побои, издевательства и прочее.

— Как же по-дурацки! Какой смысл в этом всем? Не лучше ли работать и быть хотя бы в какой-то мере хозяином своей жизни. А если по твои мыслям судить, то получается, что хорошо быть унижаемой тварью. — заговорил любитель баек про петушиные бои и сексуальное насилие.

— Не буду оправдываться, а расскажу небольшую притчу. Мне ее еще отец рассказывал. Когда-то на планете, еще задолго до Войны жило племя. Все у этих людей было хорошо — ели вдоволь, веселились по-своему, бед особо не знали. Но в какой-то момент земли этих счастливцев и они сами оказались на примете у другого народа, более сильного в военном плане и более охотливого до насилия и завоевания. Кончилось тем, что вторые быстро поработили первых — забрали их пастбища, заводы, а самих заставили трудиться на благо завоевателей. Долго униженное племя было в рабстве — никак не получалось тирана сбросить, ибо все восстания заканчивались неудачей и красной от крови бунтарей землей. Так продолжалось могло еще очень долго, если бы в среде угнетенных не появился один очень необычный человек. Он не стал мудрым полководцем, который, изменив подход своего народа к солдатскому ремеслу, изгнал самозванцев, и не выпала ему честь быть изощренным дипломатом, сумевшим убедить могучего супостата вернуть свободу слабым. Но несмотря на это, ему удалось высвободить свой народ из оков рабства.

— Что ж в нем такого было? — спросил Эдгар.

— Любовь к народу. — с задором отвечал знаток древних историй. — Он сумел довести до собратьев своих мысль о том, что не стоит подчиняться, но при этом нет никакой нужды прибегать к кровопролитию.

— Что-то непонятно…

— Да чего тут непонятного?! Все рабы разом бросили выполнять свою работу на заводах и прочих производствах. Хозяева стали недоумевать — мол, как так?! Спустя время негодование переросло во злобу, которая в свою очередь привела к массовым убийствам и прочим наказаниям отказавшихся трудиться для чужого брюха. Погибли многие, но спустя относительно небольшой промежуток времени сильный враг ушел, так и не сумев побороть новую идеологию слабого.

— Что за бред! Как можно верить в такую несуразицу? Хочешь знать, что будет, если все мы сейчас перестанем работать? Не то, что детей наших начнут насиловать, вместе с ними и нас! — вслед за этой шуткой раздался коллективный смех. — Ты скажи, — продолжал Эдгар, — ты и в самом деле думаешь, что до такого мог кто-нибудь додуматься?

— Почему бы и нет. Думаю, что при определенных условия таковое вполне могло иметь право на существование.

— Какая же глупая вера. Сказки тем и заманчивы, что в них хочется верить, — с претензией на апломб заявил Эдгар. — Впрочем, чему тут удивляться. Люди склонны наиболее невероятные теории за правду почитать. Например, рассказывали мне ребята одни, что когда-то предки наши были убеждены в том, будто когда-то Земля принадлежа огромным ящерицам. Вот дурость! Подумать только. Тогда, наверное, все поголовно идиотами были.