В общем, ничего лучше я выдумать не смог, кроме как сделать пояса из денег, которые предстояло крепить к телу при помощи клейкой ленты. Поверх этих ремней, которыми я хотел покрыть почти всю поверхность тела, будет надето две пары одежд. Одна будет снята на площади, вторая же станет надеждой на спасение.

Я взглянул на часы — 11:50, пора бы начать одеваться, если хочу подоспеть к самому разгару. Когда с банкнотами и одеяниями было покончено, я вдруг сообразил, что план Б тоже может легко провалиться — разве нет ничего подозрительного в том, что всего за ночь объект слежки пополнел в два раза, умудрившись при этом сохранить худобу лица? Конечно, может оказаться так, что именно идиотам поручено меня опекать, но, наверное, не очень стоит на это рассчитывать. Впрочем, можно уповать на покровы ночи, которым, как известно, присуще свойство искажать образы. Ну, пора! Остается только прихватить с собой парик и пару накладок, при помощи которых можно за минуту соорудить несколько ужасных шрамов на лице — это будет использовано в тот момент, когда я буду готов покинуть объятия многолюдной толпы.

Улица принимает очередного скитальца, быстрым шагом движущегося по направлению к месту проведения прекрасной в своем церемониальном ужасе забавы. А ведь и в самом деле, каким бы жестоким ни был обряд очищения, он все же является отличным инструментом правосудия. Урод, рожденный без ног, имеет, скажем, руки, и оттого его жизнь не лишена каких-никаких развлечений. И если спросить у него, согласился бы он за пускай даже большие богатства отдать единственную пару своих конечностей, то последует отрицательный ответ, причем завернут последний будет в ругательную форму. Таким же образом все обстоит и у безруких — доводилось же мне много раз видеть, как многие ребята с подобным недугом строили, можно сказать, карьеру на уличных боях, а чем это не развлечение? Зачастую подобного рода потехи служат отличным средством отвлечения рассудка: такой урод, насильно погружая себя в жизнь ради забавы, просто не хочет осознавать всю огромность своей ничтожности. Но если забрать у каждого из них, то, что они имеют, то разум вдруг просветлится и сбросит пелену мрака с суровой действительности. Отсюда можно сделать вывод, что тюрьмы, убийства и прочие меры наказания не способны внушить современному обществу страх перед преступлением, а вот обряд очищения — другое дело! В тюрьмах не так плохо, скажут многие, ведь там тоже можно веселиться; а смерть… сегодня подсознательно к ней тянутся все.

Пришел я, никем не остановленный, на площадь в тот момент, когда судьи еще не было, однако все прочие участники трагикомедии уже собрались на сцене. Мне достаточно легко удалось отыскать Еву, преданно ждавшую меня вместе со своей мужеподобной подругой в указанном месте.

— Любовь моя, я здесь. — сказал я тихо, приблизив губы свои к уху слепой, а после легонько тронул ее за плечо. Ответная реакция не заставила себя долго ждать — девушка сразу же повернулась и прислонила свою голову к моей груди; мы обнялись, и мне от этого почему вдруг стало очень приятно.

— Как я рада, что ты пришел. — произнесла Ева.

Я отделался парой каких-то ласковых фраз, а потом сообщил ей, что здесь и сейчас начинается моя новая жизнь. Она поинтересовалась, как же теперь мы будем с ней видеться.

— Наиболее подходящим местом мне кажутся Шахты. — таково неофициальное название одного из почти незаселенных ныне районов нашего города. — Там я и осяду… — когда эта фраза была произнесена, я кинул быстрый взгляд в сторону помоста и узреть мне довелось, как к толпе выходит Иоанн Ларватус. Почему он снова берется проводит этот процесс? Неужели нет занятий поважнее или нет других поселений на планете? На самом деле все очевидно: в этом городе сосредоточены его интересы, и он не на столько глуп, чтобы покидать его в тот момент, когда игра уже началась.

Увидев судью, я вернул свой взор в прежнюю позицию и продолжил разговор со своей возлюбленной — не очень мне хотелось смотреть на все происходящее.

— Если, конечно доберусь, — следует продолжение моих слов.

— Понятно, любимый. — серьезно сказала собеседница. — Значит, туда я и буду приходить, надо только какое-нибудь конкретное место для встречи придумать.

— Ева, тут есть некоторая трудность. За тобой могут следить. — произношу я и слышу на заднем плане, как Ларватус приказывает очищаемому посмотреть на статую Иоганна Климента.

— С чего ты это взял, мой дорогой? — с небольшой долей непонятного мне изумления вопросила Ева.

— Не сложно представить такое. Не просто же так начали за мной следить. Видимо, изначально под надзором была ты. Отец или, что вероятнее, еще кое-кто приставил к тебе без твоего ведома полицейских, когда ты вдруг надумала стать путешественницей. Когда же рядом с тобой оказался я, то и для меня кто-то подготовил пару надсмотрщиков. Судя по всему, заправилой является никто иной как этот шут на помосте.

Как раз в момент произнесения последних слов, я снова обращаю взгляд на сцену и вижу, что раздетый пленник уже лежит на роковом столе, а Ларватус тем временем раскрывают свою злосчастную папку, содержащую приговор. Лица очищаемого мне не видать, так как тело бедолаги находится в горизонтальном положении. Я снова отвел свои глаза от приготовлений к демонстрации силы судебной системы, но тут до моих ушей донеслись следующие слова: «Справедливость снизошла. Мы, судия Иоанн Ларватус, верша упомянутую справедливость во имя всевеликого блага и с соизволения народа, налагаем чистое наказание на сего человека, имя коего Ипполит Рад. Члены его, причастные к убийству двенадцати сотрудников научного центра и к посягательству на жизнь и здоровье невинной девы, отныне перестанут существовать. Долгие годы обвиняемый, движимый преступными помыслами, скрывался от правосудия. Но возмездие настигло его, и сейчас он здесь, перед вами! Пускай же изречет свое последнее слово перед тем как очиститься. Говори, если есть что сказать!».

— Забавляйтесь! — лишь это произнес до боли знакомый мне голос.

Потом был врач со своим опиумом и несколько полицейских, растянувших конечности обреченного в разные стороны, а завершал церемонию тот же самый гигант со сплошным капюшоном на голове и с острой пилой в руке. Так было суждено сгинуть рукам, которые могли бы сделать счастливыми всех этих уродов, с таким любопытством смотрящих сейчас, как эти самые руки теряют связь с всегда контролировавшим их великим мозгом — ключом от двери в новый мир.

Мне жаль, что так случилось, отец. Мне жаль, что всему виною послужила моя беспечность и мне жаль, что остаток дней своих ты проведешь в страданиях и в печали по неисполненной мечте. Мне остается только надеяться на то, что ты скоро умрешь — смерть будет избавлением для тебя. Надейся и ты на это, тогда думы твои будут не столь грустными.

Когда руки и ноги были ампутированы, а раны прижжены, Ипполита подняли, как и Помта, над своими головами те люди, что до этого держали его. Его взгляд был либо слишком пустым, либо чересчур полным, так казалось по той причине, что смотрел он, как говорится, в никуда. Может, это из-за наркотика, а может, рассудок бывшего ученого перестал желать воспринимать то, что принято называть реальностью. Но при этом всем очи его не были сконцентрированы на одной точки неведомого для глазеющих зевак пространства, а это значит, что они блуждали — Ипполит глядел этим странным взором на лица то одних, то других. И в какой-то момент это странствие взора привело к тому, что четвертованный отец увидел лик опального сына. Его зрачки сфокусировали свое действие на мне, и я понял, что он узнал меня. В душе моей вдруг что-то надломилось, а сердце сжалось. Мне не хотелось проявлять слабость, но из глаз все же потекли слезы, которые, кажется, не остались незамеченными моим дорогим доктором. Обрубок вдруг слегка улыбнулся и громко сказал: