Ремонтировать дороги мне нравилось, но не более того. Дни начинались рано. Мы работали командами, человек по десять, каждый на своем месте, покидать которое запрещалось. Поскольку я не получил специального образования, то мне чаще всего поручали регулировать движение на участках, где шли работы. Автомобилисты издалека видели, как я машу оранжевым флагом. Я знал, что не продержусь на такой работе всю жизнь. Тем паче что дедушка, которого я убил, посвятил себя дорогам целиком и полностью, а я не хотел ему подражать.

От запаха жидкого дымящегося асфальта меня тошнило. В те времена у меня от алкоголя очень ослабла печень. Я много пил после каждой встречи с матерью и в какой-то момент перестал останавливаться. С каждым разом ранний подъем на работу давался мне всё тяжелее. Однажды утром, после безумной пьянки в баре напротив городского суда, я решил не вставать. Я сознательно валялся в постели до десяти утра. В полдень я забрал у администрации жалованье и распрощался с коллегами. Я не соврал: от запаха бензина и асфальта меня выворачивало наизнанку – я больше не мог продолжать. Коллеги проводили меня вполне сердечно.

После обеда я отправился выкупать «Харли». Видимо, я произвел хорошее впечатление на хозяина: зная, что ищу работу, он предложил мне торговать подержанными тачками. Я сразу же согласился. Представляя, как покачу по дорогам на мотоцикле, я ощутил радость, которую до сих пор бережно лелею в сердце. Каждый вечер в конце недели я мчался со скоростью ветра, подставляя лицо небу и солнцу, ощущая себя живым.

В глубине души я полагал, что эти поездки помогут мне бросить пить. Лейтнер часто повторял мне: алкоголь приобрел широкую популярность у рода человеческого, потому что оказался лучшим транквилизатором. Алкоголь меня успокаивал точно так же, как иных возбуждал. После одной-двух бутылок вина я попадал в чудесный мир – в мир спокойствия и гармонии, который многие мои современники искали в искусственном раю. Ни третья, ни четвертая бутылка никогда меня не дурманили и не толкали на безумства, как персонажей Буковского[62]. Я знал, что алкоголь ведет меня в никуда. Я видел, как он уродует мою мать, испещряет ее лицо морщинами, приводит ее в состояние полнейшего отупения. Алкоголь делал ее жестокой, и мне не оставалось ничего иного, кроме как тоже напиваться, чтобы хоть как-то переносить злобу, которой пьяная женщина делилась столь же щедро, сколь прихожанки церкви делятся Божьей милостью с африканскими сиротами.

Мне не с кем было поделиться хорошими новостями, поэтому незадолго до ужина я отправился к матери. Она уже порядочно набралась и выглядела воодушевленной: это предвещало неминуемый приступ агрессии. Я сообщил, что купил мотоцикл и устроился работать продавцом.

– Не знаю, стоит ли мне радоваться тому, что однажды ты разобьешься на мотоцикле, Эл. Ты знаешь: зрение у тебя плохое, и ездишь ты слишком быстро. Не вижу, чем эта работа лучше ремонта дорог. Там хотя бы какой-то карьерный рост обещали. Все-таки крупная компания. Впрочем, не важно. У меня тоже новости: я переезжаю в Эптос[63]. Этот дом мне слишком дорого обходится, и здесь я не была счастливой. Почему ты не попытаешься поступить в университет? Ведь школьный диплом позволяет.

– Это что-то новенькое. Я думал, ты не хочешь, чтобы я к тебе приближался.

– Я же не про Санта-Крус говорю, а в принципе. В Калифорнии много университетов.

– В любом случае, учиться поблизости от тебя я не стану.

Она посмотрела на меня мутными глазами.

– Я не понимаю, Эл, почему ты меня совсем не любишь. Я сурово обращалась с тобой, когда ты был маленьким, но ради твоего же блага.

– Моего блага?

Мы молчали, не глядя друг на друга. Словно медведи, случайно встретившиеся посреди леса безо всякого желания выпускать друг другу кишки.

Я прервал молчание, не зная, чем закончится моя речь.

– Если бы я тебя не любил, то не стал бы врать психиатру. Я сказал ему, что в Монтане была лестница, которая вела в подвал. Хотя ты знаешь: на самом деле туда попадали через дверцу в полу под твоим любимым креслом.

– И что это меняет?

– Не знаю. Я не сказал психиатру и о том, что ты била меня ремнем, отделанным металлом, – огромным ремнем, который оставлял фиолетовые следы на коже. Я не рассказал и о том, как старшая сестра пыталась принудить меня к сексу. Мне было лет восемь. Когда я пришел к тебе за помощью, ты от меня отмахнулась. Твоя любимая дочка, как всегда, ни в чем не виновата. Я не хотел портить твою репутацию: я терпел то, что мог вытерпеть. Просто хочу, чтобы ты знала. Скажу тебе еще кое-что. Ты думаешь, я единственный мужчина, который тебя никогда не оставит? Может быть. Но не обольщайся. Я не такой, как отец и все те, кого ты выбирала ему на замену. Ты обречена на одиночество. Это твой выбор, мама. Я знаю, что ты во весь голос орешь, будто изобрела феминизм первой из женщин на планете. Я не стану его жертвой.

Мать не любила, когда над ней брали верх.

– Что ты несешь, сопляк? Думаешь, для мужчин я теперь пустое место и удовлетворюсь наличием сыночка-преступника? Ты просто больной, Эл, тебя еще не вылечили.

– Вместо того чтобы оскорблять, лучше познакомила бы меня с девчонками из университета. А то пьяные сучки вроде тебя, которых я цепляю в барах, меня уже достали.

– Ни одна девушка из университета не согласится с тобой встречаться. Ты не стоишь их ногтя. Думаешь, я стану портить свою репутацию? Эй, девочки, дайте-ка я вам представлю своего сына, который пять лет провел в психиатрической лечебнице за то, что подстрелил бабушку с дедушкой. Он подает большие надежды: может, станет губернатором Калифорнии. Помню, доктор Кэдуик меня предостерегал, когда я забеременела: «Не нервничайте, не дергайтесь, мадам Кеннер, а то будут преждевременные роды!» Если бы я увидела того доктора сейчас – я сказала бы ему, что умудрилась родить недоразвитого ребенка точно в срок. Вот что я сказала бы!

«У присяжных» – бар без единого окна на темной площади напротив Дворца правосудия Санта-Круса. Удивительное строение, совершенно не сочетающееся с городом, словно ребенок раскрасил его в яркие цвета. Хотя город стоит на разломе Сан-Андреас, никакие драмы ему не страшны: здесь царят легкость и беззаботность. Гигиеничное место. Иногда мне хотелось остановить группу людей на Тихоокеанском шоссе и спросить: «Страдал ли хоть кто-нибудь из вас когда-нибудь?»

С тех пор как мать переехала в Эптос, я не помню, чтобы вылезал из бара «У присяжных». Обычно я пил до закрытия. Для большинства копов из Санта-Круса бар тоже был домом родным. Некоторых устраивала близость Дворца правосудия – некоторые, наоборот, прятались в баре от жен и семейных разборок. Купив «Харли», я словно переиграл свою судьбу. Я мечтал стать копом, копом-мотоциклистом, и с каждым днем желание становилось всё сильнее. Дело не в детских мечтах – не знаю, как объяснить собственную идею-фикс, – я просто нутром ощущал необходимость стать копом. Я хотел перейти на светлую сторону и укрепиться там.