билет. Всё честь по чести, в комнате стулья и табуретки заранее пронумерованы мелом, каждый находил свое место, мы быстро рассаживались, и он начинал крутить не спеша. Там ведь под каждым снимком был текст, прочесть который быстро мог далеко не каждый. И Толя не спешил, в полчаса укладывался. Выпросить еще один фильм было невозможно.

– За те же деньги, – Толя щурился насмешливо, – ищите дурня в другом месте.

И кто из нас после этого дурак?!

Другим переростком был длинный и тощий татарин по имени Арик. Татарского в нем была только национальность. Рыжий, сероглазый, без обычного для соплеменников узкого разреза глаз, он мог быть кем угодно, только не татарином. Подводила фамилия – Хайруллин. Жили они на Ново-Духовской улице, ближе к Перекопу, чем к Чертовой лапе. Там у них стоял большой дом. Всю огромную семью из детей и собак тянули отец и старшая из сестер по имени Зоя. Отец промышлял тем, что имел телегу с конем, крепкие руки и выносливую спину, то есть был и за возчика, и за грузчика, занимаясь тем, что сегодня именуется частным извозом. Семья, в общем, дружная и трудолюбивая. Исключение – Арик. Он, числясь в четвертом классе, воровал вовсю. И не просто воровал, а грабил товарные поезда. Поэтому исчезал из школы на несколько дней, а то и на неделю. Появлялся как ни в чем не бывало, с тетрадкой в одном кармане и пачкой папирос в другом. И всегда при деньгах. Уж я-то знал не понаслышке, так как Арик был не только моим одноклассником, но однопартником, если можно так выразиться.

Бедную нашу учительницу он не любил и, кажется, даже презирал именно за бедность. Отвечал на все замечания исключительно насмешками. А однажды, выхватив меня из-за парты, швырнул прямо в учительницу. Я с ходу врезался ей в живот. Арик расхохотался и вышел из класса. Учительницу ту я тоже не очень любил, но уважал и как человека старшего по возрасту и особенно как учителя. Для нас в большинстве своем учителя были если не небожителями, то лицами, к ним приближенными. И если вдруг случалось, например, встретить учителя в магазине, то есть за делом обыденным, это воспринималось как нечто неестественное.

А тут такое! Расплакавшись, я сел на место и еле дождался конца уроков. Мать сразу почувствовала неладное и добилась правды. Рассказав о случившемся, на том и успокоился.

Арик появился на другой день и сразу заорал:

– Ты чего сразу не сказал, где мать работает?

– А где она работает?

– На фабрике, где. Вместе с нашей Зойкой. Говорить надо!

Оказалось, что сестра его Зоя была сменщицей матери, и, когда та попросила её разобраться с братом, та успокоила:

– Не переживай, все будет в порядке.

И разобралась, да так, что Арик с тех пор не только сам не трогал меня, но и никому другому не позволял. Я оказался под «высоким покровительством», или, говоря современно, «под крышей». Он меня стал звать исключительно «профессором», и эта безобидная кличка прилепилась ко мне на долгие годы.

В раннем детстве у меня глаза болели и довольно странно: они закрывались, и я по нескольку дней не мог открыть их. В садик таким не брали, приходилось оставаться дома. Мать вынуждена была оставлять меня одного. Трудно представить человеку зрячему, что может чувствовать в одиночестве и неспособности видеть окружающее ребенок. Не дай Бог никому! Так продолжалось до тех пор, пока в воинской части не появился свой врач-окулист. Она осмотрела меня, назначила лечение и сказала, что главные проблемы впереди.

Так и получилось. К классу третьему я стал плохо видеть написанное на доске. В четвертом классе уже сидел на второй парте вместе с этим дылдой Ариком. Учительница настояла, чтоб мать отвела меня к окулисту. Встреча закончилась тем, что мне выписали очки сразу с диоптрией минус три единицы, и для взрослого более чем достаточной. Очки тогда делали в единственной мастерской на улице Кирова. Народу там всегда было очень много, а заказ выполнялся в течение месяца. В конце концов очки мне сделали. Оправа тогда была одного типа: круглая с гибкими дужками за ушами, те самые «очки-велосипед». Надев их, изумился, насколько красочным оказался мир, увиденный через диоптрии.

Радость моя разбилась вдребезги при первом соприкосновении с жизнью. В школе не было учеников с очками, только учителя, и то не все. Поэтому, с одной стороны, меня это несколько приподняло в глазах сверстников, с другой – каждый просил померить. И мерили, пока не разбили. Следующие очки я уже никому не давал, да и просили не очень, видимо, уже напробовались. Вместе с очками осталось и приличное прозвище. Забегая вперед, скажу, что с Ариком Хайруллиным мы встретились, когда я уже учился в институте. Был какой-то вечер в клубе Сталина. Я бы его не узнал, но он сам окликнул:

– Профессор, ты? Пойдем в буфет, побазарим.

Арик достиг в своей среде определенных высот, рядом крутилась кодла из шестерок. Мы сели за столик, на который быстро доставили пиво. Мне кажется, он обрадовался, узнав о моем поступлении в институт. Не одобрил лишь выбор вуза. Сам он только что вышел из заключения и осматривался.

Осмотрелся быстро. Было громкое тогда дело об убийстве с грабежом. Убийцей оказался Арик Хайруллин – мой одноклассник. Его расстреляли. Тогда еще существовала соответствующая статья в Уголовном кодексе. Чтобы полностью представить школьную атмосферу тех первых послевоенных лет, скажу, что Арик не являлся исключением. Подобных ему, может, более мелкого размаха, хватало. И какими же высокими, прежде всего человеческими качествами должны были обладать наши учителя, чтобы совладать с такой вольницей, вразумить её и научить. Спасибо им!

Нужно сказать, что тогда система народного образования была трехступенчатой: начальное (четырехлетнее и обязательное для всех), неполное среднее (семилетнее) и среднее (десятилетнее). Начиная уже с четвертого класса – выпускные экзамены, и, если мне память не изменяет, не по одному-двум, а по всем основным предметам. Не помню ни одного из экзаменов, кроме ботаники. В школьном учебнике фигурировали лишь три персоны: Лысенко, Вильямс и Мичурин. Особенно импозантен был вальяжный Вильямс: в пенсне и расписной русской рубахе. Ни тогда, ни сейчас в науке данной – полный профан, и пестики от тычинок не отличаю. Но, как и не раз впоследствии, повезло с билетом. Помню даже вопросы. Первый – о сталинском плане лесозащитных полос в стране, а второй – о мичуринском учении. Ну, о лесозащитных полосах не смог бы рассказать разве что совсем уж