– Вот всегда так. Кому ордена, медали, а мне только пыль глотать. Ты лучше скажи мне как другу: что ты с этой совершенно дохлой головой делать собрался? А то тревожно на душе. Тебе, может, и все равно, а я человек молодой, перспективный. Даже жениться не успел. Можно сказать, из-под венца умыкнули… А с тобой точно могу на костер угодить… или еще какой-нибудь незаслуженной и обидной смертью умереть. Мне оно надо?

– Леха! Не буди во мне зверя! А из-под венца ты только и ждал случая, чтобы слинять.

И перешел на ровный, раз и навсегда выверенный, бег. Так можно бежать и час, и два. С утра и до обеда. А там и до вечера недалеко. Вот только волхв с его сапогами… Любопытно бы посмотреть: с портянками сапоги носит или с носками? Но терпит! Держит фасон. Наших кровей! Изрядный бы боец вышел, если б с проклятым культом не связался. Хотя, что в том удивительного? Боевые офицеры в священники уходят. Мода что ли? Или в самом деле – в душе сидело до поры, до времени?

Разговоры и перешептывания стихли. Ребята берегли дыхание. Хотя и бежали сегодня налегке, без привычной поклажи. Поторопились Лехе с Грузднем на помощь, о провианте не побеспокоились. Проголодаются. Чуни вместе с шерстью сгложут.

– Груздень!

Груздень вынырнул из строя.

– Груздень, ребят кормить надо чем-то.

– Потерпят. Привычное дело, – хладнокровно ответил десятник. – А может, и подстрелим дорогой какую дичину. Хмурого бы сюда. Он по дичи мастак. Правда, и Хруст не хуже. Так и тот далеко.

– Умеешь ты, Груздень, утешить, – улыбнулся Стас.

– А ты его самого за этой дичью отряди, – посоветовал Пивень, сопя носом.

– Не дождется, – решительно отрезал Стас. – Командир должен страдать и мучиться, думая о судьбе подчиненных, а я его на прогулку отправлю? Не дождется. Пусть лучше думает, чем мы ребят кормить будем, а потом примет умное и взвешенное решение.

Груздень таращил глаза, пару раз шмыгнул носом, взглянул на волхва, но тот только пожал плечами. Потом понял, что Стас забавляется над ним, и отстал.

– Плетень и ты, Третьяк. Заберите немного в сторону, может, стрельнете кого никого, а то и вправду друг друга есть начнете.

Стас искоса взглянул на волхва и улыбнулся.

– Остановимся, срублю всю шерсть под такую-то голень.

– А костер? – ехидно спросил Стас. – Или из волхвов попрут? Чем кормиться будешь?

– Не боюсь. И не сожгут, и не попрут. Я не соцкий. И не тысяцкий. И даже не конязь. Волхвом рождаются… или нет. Чудесить можно научиться, но надобно еще что-то, чего и я сам не могу сказать. А попрут, к тебе пойду. Возьмешь?

– Почему бы и не взять? Боец из тебя выйдет добрый. Правда, не молод уже. Но зато упорен. И кураж есть, – легко отозвался Стас. И после короткой паузы добавил: – Если самого возьмут.

– Воевода Серд взял же, – успокоил его Пивень. – А с воями ты и в самом деле хорошо сладил. Сколько живу, но еще ни разу не видел, чтобы вот так, на одном дыхании, за краткий миг можно ворога свалить.

– А я его и не спрашивал. Присяги не принимал, клятву не давал. Служу за интерес. Да и не служу. Ребят в порядок привожу. А кроме того, и самому хочется узнать: кто это тайные тропки протоптал через наш мир? И где эти тропки кончаются? И кто на воротах сидит, кто ключи хранит? Знаешь, друг Пивень, терпеть не могу, когда без приглашения, да еще в окно лезут. Или за стенкой подслушивают.

– Будто я люблю. Мне больше по душе тишина. Над головой лес шумит, рядом речка журчит, в печке угольки потрескивают. Где-то пичуга малая попискивает. Хорошо. Мысли разные в голову табунами скачут и ворочаются там, как сытый кот на завалине. О прошлом припомнишь. И о том, что впереди поджидает, задумаешься. И не ждет. А только хочется, чтобы ждало.

– Философ!

– Это как?

Стас запнулся. Попробуй, объясни неграмотному волхву термин, Бог знает – из какого века.

– Думать любишь, ответы искать и находить…

– Командир, не томи душу. Охота посмотреть, как ты будешь с головой толковать.

– Успеется, Пивень.

– А если нет?

– Умеешь ты убедить, друг волхв! – Стас приостановился и взглядом поманил к себе Толяна.

Тот шагнул из строя в сторону и подбежал к нему.

– Мешок, Толян. Избавляю тебя от драгоценной ноши.

– Мне-то что? С базаром не лезет. В ухо не нашептывает. Помалкивает и все тут. Хотя, командир, фишка не та. Крыша не едет, но на чердаке будто извилины кто-то палкой шурудит.

– До чего же тонкая натура у нашего Толяна и чувствительная душа! – усмехнулся Стас. – Предки наши из черепов себе чарки мастерили и винцо из них вечерней порой потягивали. А Толян себе совершенно безжизненный череп в пассажиры брать не желает. А сам только жаловался, что парой слов дорогой переброситься не с кем. Скука смертная заела.

– Я?

– Ну не я же! Мне и волхва за глаза и за уши хватает.

– Да какой базар с дохлой головой?

– Вот и я говорю, что за разговоры между вами могут быть? Или анекдоты травили? – посмеивался Стас, распутывая узел на котомке. – А может, по душам потолковать захотелось?

– Кому?

– Ну не мне же! Я вообще далеко от вас был. Посмотри, болтовней своей до чего довел. Даже смотреть на тебя не хочет. Заговорил, можно сказать, до смерти. Аж глаза закрыла, бедненькая.

– Как? – Толян окончательно сбился с толку.

– Как все, ресницами. Хотела руками, да вспомнила, что нет их при ней. На опушке оставила. Кстати, твоими стараниями. Да не переживай ты так, Толян. Там все равно под ногтями грязь была. Чисти их каждый день. А сейчас и думать не надо. Гигиена!

Волхв, не слушая их треп, от нетерпения пританцовывал на месте.

До Толяна, наконец, дошло, что Стас над ним просто потешается самым бессовестным образом. Даже хотел было обидеться и намекнуть, что базар бы надо фильтровать. Но раздумал потому, как именно в эту минуту руки Стаса извлекли злополучную голову из котомки. Веки, – вопреки утверждениям Стаса, начисто лишенные ресниц, – распахнулись и бездонные, как квадрат Малевича, аспидно-черные глаза уперлись в переносицу парня.

Толян обиженно хрюкнул, дико взвизгнул от боли и рухнул на колени. Последним усилием воли он бросил свое тренированное тело кувырком вперед, подальше от этих неистовых глаз.

И сразу же ладони Стаса накрыли восково-желтый гладкий, словно отполированный череп. Чуткие пальцы легли на лобные доли и… мозг опалило пламенем. Кругом клокотала ярко-красная огненная лава. Он чувствовал, как его тело расползается на разрозненные клеточки и растворяется в этом сатанинском огне. И каждая клеточка страдает, корчится от боли и кричит, кричит, кричит. И тонет, и уносится, куда-то в неведомое, в незнаемое.