Они уверены, что у меня есть и мне в удовольствие им помочь. Поэтому они рассказывают, что им не на что собрать ребенка в школу. И не на что купить лекарство от бронхита. Все остальное доделывает моя фантазия. Я вижу мальчика с пустым портфелем. И девочку, кашляющую бронхами. И даю деньги, даже если их нет.

Дело в том, что я никогда не жалуюсь на отсутствие денег. Если их нет, я иду и зарабатываю. Выхожу из зоны комфорта, плачу свою цену.

Когда заболела моя дочка, многие люди вокруг хотели искренне помочь. Предлагали деньги. Это было очень доброе и душевное участие, и был велик соблазн им воспользоваться.

Просто возьми чужие деньги – и твои проблемы решены, и все будет хорошо. Только как договориться с совестью?

Нет, тут дело не в гордыне. Тут дело в том, что я не хочу попасть в ловушку Юли. Финансовые проблемы – это испытание на прочность, жизненный квест, и я считаю, что должна пройти этот путь сама, а не проехать его на чужих кошельках. У меня есть паттерн: решать свои проблемы самой. И это очень ценный паттерн. Потому что если хоть раз меня подвезут, потом я всегда при любой проблеме буду ждать подобной оказии. Поэтому не давайте мне рыбу, а если очень хотите помочь – научите ловить самой.

Я назначаю Юле встречу. Не хочу разговоров, поэтому предупреждаю, что спешу. Я просто отдам ей деньги. Куплю себе возможность не видеть босоногого мальчика во сне за семь тысяч рублей.

Юля приходит не одна. С трехлитровой банкой огурцов. Мне они не сдались, но я вежливо улыбаюсь и зачем-то беру. Не хочу никого обижать.

– Спасибо тебе, ты меня очень выручила, – говорит Юля, шустро пряча деньги в карман. – Я в жопе полной. Работы нет. Только продавцом на рынке – ловить циститы на морозе. Но я ищу. Кризис, народ экономит на маникюре. Сам себе все пилит. А Ванька мой в резиновых сапогах в минус двадцать семь рассекает…

– Юль, на улице не холоднее минус семи, не придумывай.

– Так это здесь, а дети у меня в Екатеринбурге, с мамой.

– На каникулах?

– Почему на каникулах? Живут там. Я ж здесь на заработках.

– Давно?

– Пять лет.

– Ясно.

Мне все становится ясно. Я хочу взять трехлитровую банку огурцов и треснуть ее об пол.

– Им там лучше. Там мама за ними смотрит. А тут мне когда?

Ну да. Когда тебе. Я информативно молчу, хотя внутри полыхаю раздражением. Ты родила ненужных тебе детей. Ты приехала на заработки и не зарабатываешь. Зато заслоняешься фактом их наличия от своей нереализованности. Вот не было бы их – ты бы была на коне. Никто не связывал бы тебе руки, как бы намекаешь ты окружающим.

Но твои руки и так развязаны, а ты не замечаешь этого. Понимаешь, Юля. Я росла без родителей. Я все об этом знаю. Я смотрю на эту ситуацию глазами ребенка, который вырос без мамы. И все обстоятельства непреодолимой силы, которые ты мне можешь привести в качестве аргумента, почему твои дети растут без тебя, разбиваются об одну главную мысль: «Ты не хочешь!»

Потому что когда хочешь растить своих детей, то нет на свете тех самых обстоятельств, нет той силы, которая способна вас разлучить. Понимаешь, Юля. Мама – это та, кто каждое утро будит тебя, сонную, заставляет надевать колготки и тащит в детский сад по морозу. Та, кто вместе с тобой учит стихотворение в школу и сердится, уставшая, что ты не можешь запомнить первую строчку. Та, кто знает имена всех твоих друзей. Кто учит тебя завязывать шнурки. Кто читает тебе сказку на ночь. Кто целует твой лоб, когда ты температуришь. Кто не допустит в минус 27 резиновых сапог.

Не успокаивай себя, Юля. Какие у тебя обстоятельства? Почему ты не там, с ними? Потому что без них проще. Ты толстая, потому что ешь зефир на ночь. Ты куришь, потому что не пытаешься бросить. Ты ищешь легкой жизни, но не находишь в ней счастья. Потому что счастье, Юля, не в ней, а в них. Тех, кто засыпает без тебя. Тех, на кого ты смотришь с фотографии в трюмо.

Юлино материнство такое же, как ее помидоры и маникюр. Притянутое за уши. Отрекламированное Юлей как качественное, а на самом деле нет. Есть можно, но невкусно. Лучше, чем обгрызенные ногти, но хуже, чем хороший маникюр.

– Я отдам, – говорит Юля и машет мне рукой с хорошим маникюром.

– Юля, можешь не отдавать. Но когда опять случится жопа, не звони мне, ладно? У меня для тебя больше нет ничего.

Юля пожимает плечами, и я, уходя, чувствую, как ее взгляд прожигает мне спину. Получилось грубовато, но зато больше она не позвонит. Потому что мама, Юля, – это когда в твоей прихожей притаились детские сандалики…

Мы с детьми покормили уток и спешим по делам. По узкой заснеженной тропинке я качу коляску с дочкой, сын скачет рядом вприпрыжку. Впереди идет мужчина с дочкой, он нас не видит. Ведет дочку за ручку, очень трепетно. Но в другой руке у него бутылка пива.

Я такое очень не люблю, вскипаю. С ребенком и алкоголем? Ну как не стыдно, папаша.

Мужчина выкинул бутылку в урну, идет дальше и… подбирает пустую бутылку, оставленную кем-то. И кидает ее в следующую урну. А вот бумажка скомканная, фантик, упаковка от сырка… Он все подбирает и кидает мусор в урну.

Меня затопило раскаянием и восхищением. Все не так, как мне показалось сразу. Он не пьет при дочке, наоборот, он показывает ей пример уникального в наше время неравнодушия и гражданской ответственности. Я сокращаю между нами дистанцию, практически подслушиваю его разговор с дочкой.

Он говорит девочке о том, что птичкам нечего есть зимой, и дома они обязательно сделают скворечник из пакета молока.

Дочка слушает внимательно, высоко задирая голову в смешном капюшоне. Дочке годика три-четыре.

Они поднимаются по лесенке на мостик, мы идем следом и тоже поднимаемся. Мужчина слышит стук колес моей коляски о ступеньки, оборачивается, торопливо спускается, чтобы помочь мне управиться с подъемом.

– Да ну что вы, – смущаюсь я. – Мне привычно таскать коляску.

– А мне привычно помочь девушке, – говорит он.

Он мне нравится. В обычном, человеческом смысле.

– Мы за вами давно следим, – признаюсь я, когда лестница остается позади.

– Ой, – пугается мужчина. – И что же мы такого сделали?

– Вы чудесные. Вы санитары города. Это невероятно трогательно.

– А, вы про мусор? Так мне несложно.

– Так всем несложно, а делают это единицы.

– Только не надо из этого делать подвиг. Это норма.

– Когда все так будут думать, профессия дворника изживет сама себя, – вздыхаю я.

Мужчина улыбается. Поправляет дочке шапочку и очки.

– Как вас зовут? – спрашиваю я, любуясь этой парочкой.

– Саша.