– А такой, что если колдун либо ведьма своими руками кота убьют, им семь лет ни в чем удачи не будет. Вся сила волшебная изойдет на нет. А этого Ульяна пуще смерти боится. Помнишь, она тебе испытания устраивала, дескать, в слуги возьмет? Куда там! Это она надеялась, что ты со страху помрешь – ну она своего и добьется. Она тебя в кота обратила, чтобы василиска в твой дом пристроить и всю твою семью искоренить, но заодно сколько трудностей сама себе создала! Вот и старается двух зайцев убить: и тебя прикончить, руки в твоей крови не обагрив, и месть свою совершить.

– Да за что же она мстит?! – вскричал Васька. – Что мы ей сделали?!

– Предок твой, Петр Тимофеев, отверг ее, на любовь ее не ответил, вот она и сбесилась от злости. С того и ведьмой стать захотела. С того и на перину мою бухнулась немедля, стоило мне только помереть. А всем на свете рассказывает, что это я так подстроила! – с негодованием воскликнула Марфа Ибрагимовна.

Васька вспомнил, что в пересказе Ульяны эта история и впрямь звучала иначе, но в эти бабские, извините, дамские, а точнее ведьминские, разборки он вмешиваться не собирался. Его больше интересовало другое.

– Да разве такое возможно – за какую-то там любовь мстить веками?! – возмущенно воскликнул он.

– За какую-то там любовь! – сердито передразнила Марфа Ибрагимовна. – Я ж говорила, что ты в любви ничегошеньки не понимаешь! У тех, кто любит, сердце слабеет. Их и на доброе, и на злое подвигнуть можно. Ежели, скажем, ревнует кто – он везде дрова для этого костра отыщет, а не будет дров, так хоть солому подбросит. Любящих вокруг пальца обвести можно запросто. Они ж слышат и видят только то, что хотят, а не то, что на самом деле происходит. Вот теперь Ульяна взялась одну девку морочить. Та, бедняжка, сердце крушит из-за какого-то добра молодца, сына царского.

– Из-за сына царского? Из-за Королевича?! – так и подскочил Васька. – Ну вот, я сразу понял, что здесь дело нечисто!

– Само собой, нечисто, но это ты сейчас так думаешь. А как встретишься с Ульяниным мороком лицом к лицу, поверишь, что все совершенно как на самом деле.

– А зачем Ульяне это нужно – Любаше голову морочить?

– Зачем? – зловещим тоном повторила Марфа Ибрагимовна. – Да затем, чтобы-ы-ы…

– Что-что? – озадаченно переспросил Васька.

– Ы-ы-ы… – провыл портрет, кривясь в болезненной гримасе. – Ы-ы-ы…

Васька вспомнил, что уже видел подобное.

– Так, – сказал со вздохом, – понятно! Опять проклятие немоты действует?

– Оно, оно, – с трудом шевельнул стиснутыми судорогой губами портрет. – Но послушай, что скажу! Найди какого ни есть дворового и возьми у него старый недоуздок[9]. Как приедет этот царский сын, накинь на него! И морок вмиг развеется. А не то до беды дело дойдет.

– До какой? – жадно спросил Васька.

Портрет молчал, только рот его мучительно кривился. Проклятие молчания сурово стояло на страже!

– Все ясно, что ничего не ясно, – вздохнул Васька. – Где же мне дворового найти?

– На конюшне, – обрела дар речи Марфа Ибрагимовна. – За моим домом сарай полуобвалившийся – там раньше, в старые времена, коней держали. Кони вывелись – дворовушка остался.

– Это тоже нечистик, вроде банника? – смекнул Васька.

– Нечистик, – подтвердила Марфа Ибрагимовна. – Только самый настоящий, природный. От веку дворовым был. А потому с ним обхождение деликатное нужно! В одну руку крашенку[10], освященную на прошлую Пасху, возьми, в другую – свечку зажженную, а потом ночью, до петухов, стань перед зажженной дверью хлева и скажи: «Дяденька дворовой, приходи ко мне не зелен, как дубравный лист, не синь, как речной вал, – приходи таким, как я, а я тебе крашенку дам!» А когда он тебе явится, проси чего хочешь!

– Батюшки мои, – растерянно протянул Васька. – Да где ж я эту крашенку раздобуду?! И как ее в одну руку возьму, а в другую – зажженную свечку, если у меня и вовсе рук нет?!

И вдруг с крыльца донесся пронзительный крик! Это был голос Катьки Крыловой! Она во всю мочь орала:

– Я от тебя с ума сошел на раз! На два – в любви признался…

«Спятила Крылова!» – в первую секунду испугался было Васька, но тут Катька закричала еще громче:

Да ведь это культовая песня Королевича «Раз-два – и вся любовь»! И это не просто песня – это предупреждение!

– Черная тварь близко! – воскликнула Марфа Ибрагимовна. – Беги! И помни, что я тебе в прошлый раз говорила: с василиском справишься, если он самим собой станет, причем по своей воле! А теперь беги мышиными ходами и больше сюда не возвращайся!

Васька шмыгнул под уже знакомые ему паутинные занавеси, и вдруг Марфа Ибрагимовна тихо сказала:

– Прощай, Васька Тимофеев! Храни тебя Господь!

Васька оглянулся было, однако на крыльце совсем рядом раздалось злобное карканье:

– Ты что здесь делаешь, дурная коза?! А ну, говори!

– Я ничего, я просто так! – испуганно закричала Катька Крылова. – Я пришла просить вас снова превратить меня в девочку! Я хочу домой вернуться!

Васька, не слушая, кинулся в чуланчик и пополз по уже знакомому мышиному ходу.

В голове была жуткая, невообразимая каша! Просьба, вернее мольба, Марфы Ибрагимовны, вновь нахлынувшие воспоминания о Кузьмиче, которые Васька старательно гнал от себя, чтобы снова не затосковать, беспокойство о Катьке Крыловой, которая героически его прикрывала, страх за родителей, по-прежнему остававшихся во власти василиска, ужас перед беспощадной Ульяной – да еще мысли о дворовом, которого надо найти, чтобы избавить Любашу от наваждения!

Конечно, влюбиться в Королевича могла только полная идиотка, и, наверное, по-хорошему следовало бы заниматься собственным спасением и заодно вызволять Катьку Крылову, однако Васька не мог, ну просто не мог перестать думать о Любаше. В том, что Ульяна наводит на нее помрачение через любовь, крылась какая-то особенная гнусность, и Васька вдруг осознал: ему необходимо не просто вернуться домой, а одолеть Ульяну!

Нет, это слишком громко сказано, конечно: одолеть ее вряд ли Ваське по силам! – но хоть какие-то палки в колеса надо вставить. Пусть знает, что хоть кто-то есть на свете, кто ей противится. Пусть это даже котишко-оборотень, как она его называет с презрением. Да хоть горшком назови! Марфа Ибрагимовна вообще портрет, а все же пытается с ней бороться, помогая Ваське. Кузьмич вообще… до последнего дыхания!