— Чудесно! Меня тоже это поразило. Каким образом связана моя несчастная судьба с вашим далеким миром, с древним языком? Но связь очевидна… А ведь я тоже когда-то сочинял стихи… С ранней юности… Прятал, переписывал по десять раз, никому не решался показать…

— Прочитаешь? — поэт впервые обращается к Валерьяну на «ты», почуял родственную натуру.

— Ах, уже поздно… Ничего не помню, лишь какие-то обрывки. Так начинай же, брат! Пусть стихи вашего поэта услышат эти берега и воды…

Как пафосно. Впрочем, не стану вмешиваться. В который уже раз за сегодняшний день звучат строки легендарного ван Баастена:

Эль фертум лаш, от хакен кредж,

Ан соллем боррен лак,

Эль фертум лаш…

Ночью эти непонятные для меня слова звучат совсем иначе, торжественной музыкой… Тело Валерьяна постепенно обретает размытые очертания, вытягивается…

Крог асмен флит,

Ан сарменн шант,

Кроссливен маршен тарр…

Голос поэта срывается, он, конечно, тоже ощущает присутствие древней, могущественной силы, которую сам же и выпустил на свободу. Силуэт нашего призрака уже почти не виден, растекается светящимися искрами, они устремляются ввысь. В воздухе растекается шепот:

— Благодарю…

Добрые дела редко остаются безнаказанными, что в здешнем мире, что в прекрасном Аверхальме, разницы нет. Мы помогли незадачливому призраку, зато сами остались глубокой ночью под открытым небом. Эта эгоистическая мысль проклевывается сразу, как только уходит наваждение, и слегка стушевывается эффект от произошедшего. Все же не каждый день высвобождаешь человеческую душу для вечности. Однако пора и о себе побеспокоиться. Поэт ежится от ночной прохлады, застегивает свою рабочую куртку, поплотнее оборачивает вокруг шеи шарф. Да, сейчас далеко не лето.

— Что делать будем? — осведомляется мой спутник. — Может, дойдем до деревни и попросимся переночевать? То есть я попрошусь. Здесь не очень далеко ведь.

— Уверен, что тебя примут с распростертыми объятьями?

— Честно говоря, нет.

Нас взяла в окружение черно-синяя ночь, раскинулась повсюду… Я легко сориентировался: бывшая усадьба, откуда мы прибыли под землей — справа, деревня, где горят два-три огонька — слева. Расстояние довольно внушительное, что бы там не говорил поэт. Впереди река, позади — темная громада леса. Куда ж нам двинуться?

— А давай заночуем в той пещерке, — предлагает поэт. — Разведем костер… У меня зажигалка есть!

Ну, раз зажигалка имеется, тогда и смысла нет куда-то тащиться в темноте. Перекантуемся как-нибудь. Вблизи берега на просторе растет с десяток деревьев, так что не придется отправляться за топливом в лес. Очень на это надеюсь.

*******

Пещерка вполне уютная. Эдакая комнатка без одной стены. Находясь внутри можно вдоволь налюбоваться звездами.

Дверь в подземелье искусно замаскирована, на фоне задней стены ее не разглядишь. Наверняка не только в совместном свете зажигалки и звезд, но и при дневном освещении. Поверхности двери, на которой закреплены каменные пластины, и стены абсолютно совпадают, никаких различий. Не зря же за столько лет секрет не разоблачили. Теперь засов не защищает вход изнутри, однако закрыта дверь плотно. Если не знать о существовании тайного коридора, то ни о чем подобном не догадаешься.

Поэт, который уже приволок в пещерку несколько сухих веток с длинными сухими иголками и целую кучу шишек, с важным видом укладывает все это в замысловатую пирамиду. Разжигает ее с пятой попытки, садится напротив, вытянув ноги.

— Люблю смотреть на огонь.

Я тоже люблю… Огонь, особенно вечером или ночью, притягивает и манит. Излучает не только тепло, но и чувство защищенности и уверенности в завтрашнем дне. Во всяком случае, мне так кажется.

— Помнишь праздник огня в Синей долине? Там так весело всегда было, — мечтательно произносит поэт.

Держит озябшие ладони почти над самым пламенем. Оно просвечивает сквозь пальцы, бросает дрожащие отсветы на стены.

— Помню. Пожалуй, самый веселый летний праздник. Хотя их много разных…

— Ага. Громкий смех, шутки, танцы до рассвета. А на рассвете — любимцы лета выходят на каменную площадку и поют прощальную песню. Благодарят за теплые ясные дни. Восходящее солнце освещает их золотые плащи, солнечные зайчики скачут по траве… Публика тоже присоединяется к пению… И столько вкусной еды на длинных столах, — поэт вздыхает. — Ну что, спокойной ночи?

— Спокойной ночи. Завтра решим, как добраться до Города.

— Само собой.

Он сворачивается клубком возле костра, кое-как укрывается курткой и вскоре засыпает. А я еще долго смотрю на костер и вспоминаю, вспоминаю… Праздник огня и другие чудесные праздники, которых действительно было не счесть… Они сменяют друг друга пестрой вереницей…

*****

Стоим у непроницаемого высокого забора, пытаемся понять, есть за ним кто-то или нет. В принципе, подошли на место мы довольно рано, вряд ли автобус успел прикатить. А околачиваемся здесь уже долго. Или все-таки городские гости прибыли буквально на рассвете? Поэт то и дело пытается взобраться наверх, чтобы заглянуть за край забора, однако соскальзывает с гладкого столба. Надежно закрепленные листы металла да столбы — такая преграда кажется непреодолимой. Залезть на плотно закрытые ворота тоже не удалось…

До меня только сейчас доходит, что задача решается гораздо проще.

— Я ведь могу подняться в воздух!

— Что ж ты раньше молчал?!

— Ты тоже мог бы сообразить.

Это я просто не выспался, поэтому медленно соображаю. Мало-помалу поднимаюсь, вот уже и край металлического листа близок. Осторожно взлетаю еще чуть выше… так высоко я еще ни разу не забирался. Существует опасность, что какой-нибудь шальной воздушный поток подхватит меня, невесомого, и унесет в таинственные дали, где даже осточертевший Город покажется чуть ли не раем…

— Ну, что там? — нетерпеливо окликает снизу поэт.

— Ни одного человека. И автобуса тоже не видать.

— Я же говорил. Вряд ли они вообще сегодня приедут. Сколько можно еще ждать? Придется топать своим ходом.

— Давай сначала до деревни дотопаем, то есть ты дотопаешь, я-то долечу. Расспросишь местных жителей. Единственная просьба: постарайся вести себя, как нормальный цивилизованный человек.

******

Деревня встречает нас не особо приветливо. Мертвая тишина, почерневшие, разрушенные и полуразрушенные дома. Покосившиеся заборы из серебристых от старости досок… Никакого сравнения с добротным непробиваемым забором вокруг бывшей помещичьей усадьбы.

— Может, здесь война была? — высказывает предположение поэт.