что увидел я еще и другого субъекта, молившегося в углу и монотонно поворачивающего голову то вправо, то влево, повторяя священные для мусульман слова молитвы:

– Бисмиллахи-р-Рахмани-р-Рахим. Альхамдулилляхи раббиль алямин. Ар-Рахмани-р-Рахим. Малики Яумиддин. Иййака…29

Может меня еще и молитва убаюкала. Расплывчатая картина перед полуоткрытыми веками опять размылась, и я вновь провалился в бездну…

Я увидел брата своего Искандера, который открыл двери камеры и вошел с потоком яркого света.

– Вставай, брат. Смотри, как солнце светит…

Он был в привычной белой маечке и в джинсах.

– Что ни говори, а жизнь прекрасна!

– Ты же умер? – с трудом проговорил я, пытаясь поднять голову.

– Да я живее вас всех, – улыбнулся Искандер своей широкой улыбкой и подошел еще ближе. – Ты поймешь это, когда наступит твой черед.

– А я мщу за тебя… – как-то растерялся я. – А ты, оказывается, жив…

– Вот об этом и поговорим, – нагнулся он ко мне и поцеловал в лоб. – Хватит, брат, ты и так натворил. Проклятье убитых тобою людей, стоны и плач их родных не дают мне покоя в моем мире. Я слышу даже вздохи тех, кто еще жив, но скоро падет от твоей руки.

– Они убили тебя! То есть, я думал, что убили… – прошептал я.

– Не убили… – он хмуро произнес. После встал и обратно пошел к двери. – Так что живи своей жизнью, не лезь в мою…

На пороге он обернулся, как-то странно посмотрел на меня, явно пытаясь еще что-то сказать.

Но не сказал или не успел. Растворился в свете…

Дверь со скрипом и лязгом отворилась, вновь впустив в полутемную камеру потоки солнечного света. Я, щурясь, открыл глаза. Послышалась отборная брань, кого-то грубо втолкнули внутрь и вновь, с грохотом захлопнули дверь. Когда зрение окончательно адаптировалось в полумраке, я понял, что избили и бросили в камеру того самого типа – с фингалом под глазом. Он стонал и грязно матерился. Бородатый исламист терпеливо его успокаивал:

– Не надо уподобляться детям дьявола. Не пачкай свои уста нечистотами. Аллах и так покарает их за тяжкие грехи.

– Где твой Аллах? – разразился вновь благим матом пострадавший. – Если бы он был, не было бы столько крови, несправедливости! Все это фигня. Опиум для народа.

– Не богохульствуй! – строго отчитал его Бородатый. – Всевышний посылает испытания, чтобы проверить на прочность нашу веру. Аллах велик!

– А-ах! – махнул на него рукой Человек с фингалом, словно прогоняя назойливую муху. – Отстань, зазубрил… Пусть будет проклят тот день, когда я на русскую власть руку поднял! Чтобы эта рука отсохла! Разве я за это воевал? Чтоб меня свои же!.. – от обиды он захлебнулся.

– Не ведают, что творят, – вздохнул Бородатый. – И ты не ведаешь, что говоришь. Правоверному мусульманину не подобает жить под знаменем неверных…

– Я готов жить хоть под знаменем дьявола, лишь бы отомстить за свои унижения. Вот человек, – указал он на меня, – его также избили. Свои же!.. А ты? – обратился он к Бородатому. – Разве ты не азербайджанец? За что тебя посадили? За то, что молишься?

– А тебя за что? – еле раздвинув разбитые губы, спросил я. Мне никогда не нравились болтливые люди. А этот уже на нервы действовал.

– За что? – переспросил он и сам же ответил. – За дело! Морду набил комбату. Он гад, молодых солдат положил у высотки. Без артподдержи, без вертушек. Звездочку захотел заработать! Ну, я его и звезданул… А ты почему здесь?

Не помню, что я буркнул в ответ и попытался встать. Он услужливо подставил плечо. Подошел и Исламист. Совместными усилиями меня поставили на ноги – они дрожали. Я нетвердыми шагами прошелся по камере.

– Так за что…

– Не знаю, отстань.

– Так не бывает, – пожал плечами Субъект с фингалом. – Человек должен знать, в какое место ему попал камень и откуда он прилетел. Меня посадили за командира. Его… – кивнул он в сторону Исламиста, – …за Аллаха. Выходит, и тебя должны за что-то? Хоть за черта… – вдруг тупо рассмеялся он.

Исламист погладил бороду, молча отошел в угол камеры и расселся на своем маленьком коврике. Кажется, с этого момента он вовсе перестал его замечать.

– И этот обиделся, – вновь проворчал “Фингал”. – Слушай, извини, старик, я не хотел обидеть твоего Аллаха.

– Ты сам им обижен…

Странным типом был этот новенький. Челюсть его без конца работала. То грыз что-то, а когда нечего было, приставал со своими вопросами. Обычно в тюрьме каждый замыкался в себе, искал ходы-выходы из ситуации. А этот… Его, кажется, наши проблемы занимали больше, чем свои. В итоге Бородатый отбрил его достаточно резко:

– Слушай, сын шайтана, отстань от меня! Какая тебе разница, как я молюсь и почему ношу короткие брюки30? Тебе не все равно?

– Может я хочу к вам примкнуть, – смутился тот. – Твой долг мусульманина объяснить мне то, чего не понимаю. Разве не так, брат? – обратился он ко мне за поддержкой.

– У тебя в глазах я вижу огонь дьявола, – пристально посмотрел Бородатый на него. – Не вижу я в них душу праведника. Иди с Богом! Пусть простит Всевышний твои грехи.

– А ты впрямь такой праведный? Ты хоть себя в зеркало видел? – заворчал в досаде Человек с фингалом. – Да твоей бородой не только детей, слонов можно напугать…

Все его попытки подружиться со мной тоже потерпели фиаско. Он был какой-то фальшивый. После, его куда-то забрали…

На следующий день пришли опять за мной. Когда выводили, Бородатый окликнул меня из своего угла:

– Я за тебя буду молиться, брат мой. Аллах велик! Не бойся. Не вижу я на твоем пути больших преград.

– За себя молись, – усмехнулся я.

Тогда я не был верующим. Вера пришла ко мне позже, вместе с горем…

Меня грубо втолкнули в комнату, и я очутился лицом к лицу с военначальником, предъявившим мне это страшное обвинение. После узнал, его звали Сабиром Ахмедовичем. В нашем рассказе мы будем называть его также полковником Мусаевым. Этот человек будет играть в моей судьбе исключительную роль, потому я его опишу немного подробно.

Среднего роста, коренастый, лет 60-ти. Зачесанные назад полуседые густые волосы и пышные усы придавали ему схожесть со Сталиным. Большие глубокие глаза, окруженные морщинами, и открытый строгий взгляд. Пожалуй, все…

В комнате кроме него находились садист-опер с подтяжками, сегодня он был чисто выбрит. И еще один тип в камуфляжной форме у окна, повернувшийся к нам спиной. Я с ненавистью посмотрел на своего обидчика. Тот лишь нагло усмехнулся.

– Значит, предъявленные вам обвинения не признаете, Гусейнов, – начал