Я смотрел на умолкнувшего пастора, все так же неподвижно уставившегося на величественный витраж. Елки-палки, я мог бы поспорить на что угодно: вот и нашелся автор угрожающих записок!

«За свою насмешку над словом божьим заплатите смертью»

Следующая мысль, молнией мелькнувшая в моем сознании, была донельзя проста: а что если этот тщедушный старец исполнил свою угрозу? Каким-то образом выманил Нико, принеся его труп на алтарь веры, после чего, возможно, хотел обратить карающий меч против Андрея, но тут в дело вмешался случай: рядом с Нико объявился сначала один свидетель, затем второй… После тройного убийства пастор потерял силы…

Словно подслушав мои мысли, после довольно продолжительной паузы кюре Дидье неожиданно громко рассмеялся. Этот визгливый пронзительный смех словно бы полностью подтверждал правоту моей теории его виновности в убийстве; я похолодел, невольно отступив на шаг назад. Зловещий смех тут же прекратился, а священнослужитель перевел взгляд на меня.

– Понимаю: смех тут совсем не уместен, – он горестно вздохнул. – Мне просто стыдно вспоминать собственную ярость после того, как я посетил одну-единственную репетицию пьесы в центре. Стоило мне только войти в зал, как Нико, который как раз находился на сцене, тут же упал на колени и выкрикнул: «Аллилуйя! Нас благословил сам Папа! Падайте на колени и целуйте землю, по которой он сейчас пройдет…» Разумеется, я тут же развернулся и в ярости выскочил вон, а, вернувшись в храм божий, проклинал Нико, посылая на его голову всяческие проклятия…

«Тогда-то вы и могли написать записку: «За свою насмешку над словом божьим заплатите смертью», – подумал я.

А монолог продолжался.

– И вот мои проклятия были услышаны: на следующий день, возвращаясь домой после вечерней службы, проходя через тихий сквер святого Николая, я неожиданно очутился перед скамьей, на которой сидели Нико и Мишель – оба в костюмах волхвов, оба мертвые. В тот самый момент я почувствовал, что эта ужасная смерть – кара Господня за мои черные мысли и проклятия.

– И вы едва не потеряли сознание, – завершил я, решительно прерывая собственный поток мыслей с небольшой корректировкой действий пастора в тот вечер. – Вам стало плохо.

Кюре развернулся ко мне, кивнув.

– Да, плохо. Очень плохо. В тот самый момент я понял, что истинный убийца – это я, кюре Дидье. Я убил малыша Нико. Мои мысли. С тех пор я пытаюсь вымолить себе прощение у Господа – молитвой, постом…

«За свою насмешку над словом божьим заплатите смертью»

В этот момент с гулким стоном открылась и закрылась входная дверь. Кюре вздрогнул от неожиданности и тут же вновь кивнул.

– Слышите? Это идут люди – моя паства. Значит, приближается время службы. Вы тоже можете остаться, если хотите.

Как знать, конечно, я вполне мог ошибаться, и милейший кюре Дидье если и убивал кого-то, то только в собственных мыслях, но все-таки неожиданно сделанное открытие, что это он скорей всего однажды подсунул угрожающие записки Андрею и Нико, в какой-то мере выбило меня из колеи. Как бы там ни было, оставаться на службу мне совершенно не хотелось.

Я поблагодарил кюре за беседу и поспешил покинуть священные своды.

Глава 21. Зал номер три

Пару минут я едва ли не бежал, точно за мной гнался полк драгун; осознав нелепость бега по тихой мирной улице, перешел на прогулочный шаг, но мои мысли при том продолжали не слишком связно скакать.

Личность священнослужителя, прямо скажем, меня взволновала. Еще когда он только начал свой рассказ о непростых взаимоотношениях с Нико, во мне что-то просигналило: а не он ли и есть тайный убийца, заранее предупредивший своих потенциальных жертв о готовившейся каре небесной? Что как не истовая вера дает человеку в руки меч – на его взгляд, карающий, справедливый? Вспомним крестовые войны или лихие годы Средневековья, когда святая церковь спалила на кострах море народа! А тут – Нико, чистый антихрист, который словно глумясь, играет роль волхва – первого, кто поклонился Иисусу Христу.

И тут же во мне прозвучал голос в защиту: но ведь именно кюре Дидье – единственный, кто увидел Нико в добром статусе!

«…Не можешь сказать хорошо – лучше промолчи. А вот я однажды случайно увидел, как малыш Нико кормил бездомную кошку – он дал ей сосиску, а себе оставил булку…»

И вновь, как в насмешку, внушительно зазвучал голос Андрея.

«…Примерно за неделю до премьеры мы с Нико получили угрожающие записки…»

«За свою насмешку над словом божьим заплатите смертью»

Это уже походило на некую дьявольскую какофонию: вслед за репликами Андрея я вновь услышал визгливый хохот кюре, перебиваемый его же собственными словами о «ядовитом цветке ярости» …

Я перевел дух. Что ж, все слова кюре Дидье стоит обдумать вечером, в спокойной обстановке. А пока…

И тут я в очередной раз за этот день неожиданно очутился перед дверями, которые, казалось, приглашали меня открыть их – на этот раз я стоял перед центральным входом реабилитационного центра.

Я взглянул на часы; что ж, время позволяло мне потратить еще час-полтора на то, чтобы успокоить свою мятущуюся после посещения храма душу. Я решительно потянул на себя ручку двери; что ж, самое время было побеседовать об убийствах с тем, кто лучше других должен понимать причины всех грехов по самому роду своей профессии – с милейшим психотерапевтом Винсентом Молю.

На этот раз за столом консьержки сидела дама средних лет с копной буйно взбитых кудряшек и пышными объемами – по всей видимости, та самая Жизель, которую вчера подменил охранник Марко, обнаружив в итоге опасные снимки на подоконнике. На мой вопрос, могу ли я увидеть доктора Молю, она с широкой улыбкой махнула рукой в сторону коридора.

– Зал номер три по коридору! Смелее стучите да заходите. Доктор как раз в это время у нас йожит, так что, если что, не пугайтесь – он порою завязывает свои ручки-ножки в такие узелки!..

На счет этого Жизель могла совершенно не волноваться: было время, когда я сам немного увлекался йогой, так что имел о том общее представление и пугаться при виде самой вычурной из всех асан не собирался – напротив, был не прочь припомнить свое славное увлечение.

Подойдя к залу номер три и пару раз стукнув, я вошел. И тут же передо мной открылась симпатичная картинка: на светлом коврике доктор Молю в белоснежных одеждах сидел