тот же день он отправил отцу ответ. «Счастье это, — писал он, — не твое лишь, отец, и не только для вас обоих; счастлив и я, и наш дедушка, и счастлива, верно, была бы за нас и мама…»

Он хотел написать такое же письмо и Нем, но всякий раз, взяв в руки перо, опускал его в сомнении и растерянности. Что написать ей и какие выбрать слова? Само собою, в сердце у него не было ни малейшего неудовольствия от того, что Нем стала его матерью, но писать об этом он не мог. Она, наверно, сама все поймет.

После Туан узнал, что свадьбу они справили без излишней суеты, скромно и просто. Так отмечают это событие лишь те, кто по-настоящему любят друг друга. О дне свадьбы отец известил его заранее. Но маневры еще не кончились, Туан приехать не смог и очень сокрушался по этому поводу.

На днях он получил от Нем письмо.

«Мой дорогой Туан! — писала она. — Вот и опять пришла весна, теплый весенний дождь, наверно, уже разбудил всходы медовых трав на Слоновой горе… Если весною тебе дадут отпуск, я была бы рада съездить вместе с тобой к вам в деревню. Отец вчера вечером уехал в Тэйбак. Не знаю, написал ли он тебе перед отъездом…»

Письмецо было короткое, он перечитывал его снова и снова, пока не выучил наизусть. Оно было таким же сердечным и теплым, как и прежние письма Нем, но Туан, сам не понимая почему, искал теперь в ее письмах чего-то нового, чего не было раньше. Оно, казалось, источало сладкий запах медовых трав, что росли близ родной деревни. Последние месяцы его часть почти все время была на марше, сколько полей, холмов и гор миновал он, но нигде не видел медовой травы, ни единого кустика.

Перевод М. Ткачева.

Доан Зиой

ВСТРЕЧА

Послеполуденный жар не могло облегчить даже слабое дуновение ветерка. Воздух был точно спрессованный и такой горячий, что можно было задохнуться. Медленно, тяжело дыша, тянулась вереница пленных.

В безмолвии перелеска, где искореженные бомбами и снарядами деревья беспорядочно навалились друг на друга, капитан вдруг услышал выстрелы где-то позади цепи голубоватых, затянутых туманом гор, высившихся, как Великая китайская стена, и с каждой минутой все плотнее смыкавшихся позади.

Голос Мама, торопливый, проглатывающий окончания слов, зашептал ему в спину:

— Ну, теперь живы будем, капитан, выбрались!

— А-а… — неопределенно бросил капитан, но все же замедлил шаг и пошел рядом с солдатом. Мам служил в его части, к тому же оба они когда-то жили в одном селе, и сейчас это был единственный близкий ему человек.

— Капитан, пить не хотите? В моей фляжке еще есть вода…

— Спасибо… Ты что смеешься?

— «Кип смайлинг»!

— Тебе бы все скалиться, и жара нипочем…

— Так ведь сами меня учили говорить — «кип смайлинг», вот я и привык.

— Обрати внимание на того недоноска, что конвоирует сзади слева.

— Ха! Да если бы они хотели нас пристрелить, они бы это сразу сделали, не стали бы дожидаться, пока вы руки поднимите. На черта им было нас сюда целый день тащить!

— Однако похоже, что он за мной наблюдает.

— Ну, на воре шапка горит… Да вы, капитан, для них слишком мелкая рыбешка. У них улов покрупнее — там ведь подполковников и полковников хватает. А мы с вами что!

— Ты что это насчет вора и шапки?

— Да нет, просто так сболтнул, вы ведь все думаете, что они… Ну да ладно, ничего.

Оба замолчали и некоторое время шли с безразличным видом, потом Мам снова зашептал:

— Я видел, как вы обрадовались…

— Когда?

— Да только что, когда на горы смотрели. Что и говорить, нам подвезло, выручили… Что вы все вздыхаете, капитан?

— Ничего, просто устал.

Извилистая дорога углублялась в густую чащу леса, все дальше и дальше уводила от места боя. В сущности капитан и сам понимал, что с той самой минуты, как он попал в плен, каждый шаг, отдалявший его от места, где кипел бой, приносил облегчение. Но сейчас, когда они уже миновали опасную зону и можно было больше не бояться, что вот-вот тебе на голову сбросят бомбу, облегчения не было, напротив — росла тревога. Что ждет их там, в конце пути?

— Скажи, Мам, когда передавали сообщения, ты действительно узнал голос нашего Бе, ты не сочиняешь?

— Господи, с дороги номер девять в Нижнем Лаосе столько сообщений передают, и пленные часто выступают… Что мне врать-то, вы и сами про это знаете, полковник Тхо тоже выступал…

— Замолчи!

Капитан ссутулился, опустил голову, но даже не глядя на Мама, он знал, что тот улыбается во весь рот. Да и о чем ему было тревожиться, этому рядовому, который ничего не видел в жизни, кроме казармы да маршей. В попойках и вылазках он участия не принимал, «девочки», о которой надо было заботиться, у него не было, ничто его не волновало — даже то обстоятельство, что он в плену. Был бы он хоть немного озабочен, это как-то успокоило бы капитана. И все-таки это худощавое смышленое лицо, этот торопливый, захлебывающийся голос как-то облегчали чувство гнетущего страха, не дававшего покоя Кха.

— Эй, капитан!

— Что тебе?

— Да вот, забыл, как это «лук… би…», черт, никак не запомню!

— Лук хэппи…

— Во-во, «лук хэппи, кип смайлинг»!

Несмотря на всю горечь и тревогу, капитан с трудом удержался от смеха, услышав это лопотанье. Нет, у Мама не было никаких задних мыслей, и он не собирался смеяться над ним. «Смотрите веселей, улыбайтесь!» Усвоив эту святую истину, столь чудесно действующую на каждого американца, капитан решил было, что секрет жизни у него уже в руках, и научил Мама произносить это изречение. Но сейчас оно звучало насмешкой.

Сумерки опускались очень быстро. Черные тучи, показавшиеся вдалеке над верхушками леса, быстро надвигались и уже заволокли полнеба. Вереница пленных вышла к пади. Дорога становилась все уже, небо с каждой минутой все больше темнело, деревья начали зловеще шуметь. Идти стало трудно, резкие порывы ветра сбивали с ног. Пленным было приказано построиться в колонну по два и держаться поближе друг к другу, чтобы не упасть, к тому же так было легче за ними наблюдать.

Неожиданно из-за скалы появилась группа бойцов армии Освобождения. Они выбежали на тропу, по которой вели пленных, и, обогнув колонну, устремились дальше.

— Товарищ командир роты, разрешите обратиться? Если начнется ливень, можно переждать? — молодой конвоир,