и даже крик выпи не нарушал всеобщего безмолвия. Только я смежил глаза, как вдруг что-то с силой ударило по носу лодки. Тхать Нук отложил весло и, став на колени, вынул кривой нож с длинной рукояткой. В ту же секунду я нащупал предохранитель гранаты. С ножом в одной руке и с веслом в другой Тхать Нук поднялся; сильным рывком весла он отогнал лодку назад и со всего размаха рассек ножом какие-то ветви.

— Что там такое?

— Да вот ветки торчат — сплошные колючки. Не срубишь, кто-нибудь ночью наткнется, глаз выколет…

Я еле сдержал вздох облегчения. В самом деле, к чему старику убивать меня? Чтобы забрать эти жалкие гроши, на которые он даже не сможет как следует выпить? Но я тут же вспомнил прикосновение его крепких, словно стальные клещи, рук, и тревога снова камнем легла на сердце.

Лодка пошла совсем медленно, еле-еле продвигаясь вперед.

— Ну вот, здесь уже мелко! — сказал старик и, положив весло, принялся отталкиваться шестом.

Господи, этим длинным шестом такому силачу ничего не стоит достать меня на берегу, если бы мне даже удалось выпрыгнуть из лодки. Я сидел, поджав под себя ноги, и не мог оторвать глаз от крепких мускулистых рук старика, ловко управлявшихся с шестом.

Так прошло довольно много времени; наконец я решился взглянуть за борт, прикинуть глубину на случай, если придется прыгать из лодки.

Оказалось, и в самом деле очень мелко. Множество рыбы, вынесенной потоком на мелководье, плескалось, прыгало и билось о борта, брызги летели во все стороны. Несколько крупных рыбин упало в лодку, они судорожно прыгали по дну и наконец, перелетев через борт, снова шлепнулись в воду.

Тхать Нук вынул шест из воды, смыл с него ил и тину и положил на помост. Сняв рубаху, он подоткнул повыше саронг[45] и, спрыгнув в протоку, принялся толкать лодку.

— Давайте, я буду помогать вам шестом…

— Нет, ничего не получится. Илистое дно, можно потом шест не вытащить. Я привык толкать, так легче. Да мель небольшая, скоро пройдем!

Протока между тем все больше мелела. Иногда было слышно, как днище лодки скребет по песку. Тхать Нук, сгорбившись и тяжело дыша, шлепал по воде. Вдруг он, сморщившись, вскрикнул:

— Черт! Белый сом!

Наклонившись, он потер щиколотку, но тут же снова стал толкать лодку. Минут через десять он забрался в лодку, достал из-под навеса маленький фонарик и посветил на ногу. Ранка оказалась очень глубокой, и, хотя вся она была залеплена тиной, из нее все еще сочились красные капли. Старик сел на дно и стал высасывать из ранки кровь. Я поспешно разорвал сигарету, чтобы засыпать ранку, но Тхань Нук махнул рукой.

— Не поможет! Вот если эту рыбину поймать, оторвать хвост да приложить к пораненному месту — вот тогда боль пройдет!

— Господи, да как же ее теперь поймаешь!

— Ну, случается иногда. Ладно, подай мне баночку с известью, смажу немного.

Тхать Нук закрыл ранку плотным слоем извести и потом, словно уступая мне, присыпал сверху табаком из разорванной сигареты. «Вот так лучше. Боль-то какая, небось это не белый сом, от него тоже больно, но не так!»

Щиколотка распухала прямо на глазах. Как не удерживал меня старик, я закатал повыше брюки, засучил рукава рубашки и прыгнул вместо него в протоку. Однако мне пришлось приложить немало усилий, пока лодка наконец не сдвинулась с места.

— Ну, тебе с непривычки трудно. Вот отдохну немного, боль поутихнет, сам возьмусь.

— Ничего! Ничего… я… тоже… могу…

Но уже через какие-нибудь полчаса я был совершенно мокрый от пота, точно выкупался. Лодка, правда, пошла значительно легче, видимо, приближалась большая вода.

— Поднимайся, теперь можно грести… Отдыхай, я сам!

Я забрался в лодку. Для того чтобы умерить охватившее меня нервное возбуждение и показать, что я не из белоручек и не новичок на реке, я взял весло и стал грести.

— Ну вот и утро скоро, — вдруг пробормотал старик, который сидел, обхватив больную ногу.

Я прислушался: далеко в деревне, невидимые за туманом, кричали петухи. У развилки я спросил:

— Направо поворачивать или налево?

— Направо. Поедем в Бамбуковую деревню.

Где-то совсем близко раздалось несколько винтовочных выстрелов, а за ними автоматная очередь. И почти тут же над нашими головами появились два вертолета.

— Черт, повадились охотиться каждую ночь. Видно, партизаны из Бамбуковой деревни один все же подстрелили. Они ведь всегда звеньями по три летают…

Мне незачем было знать, сбит один из вертолетов или нет. Я пытался представить себе людей, которые только что стреляли. Какие они? Добрые, жестокие? Может, старик везет меня в Бамбуковую деревню, чтобы сдать им?

По листьям пальм побежал прохладный ветерок, он принес запах гари.

Тхать Нук велел мне передохнуть.

— Ну-ка, выпей со мной вина, согрейся!

— Спасибо, я не пью.

— А настойку?

— Нет, не люблю.

— Ну, тогда я тебе чай сделаю.

Он налил себе небольшой стаканчик, осушил его залпом и принялся разжигать огонь в глиняной жаровне, пристроенной на корме. Мы перебросились с ним еще какими-то пустыми, ничего не значащими фразами, и вдруг он спросил:

— Ты сам-то откуда будешь?

— Из Тяккадао.

— Ну, дорога дальняя… Что-то ты не похож на наших вьетнамцев![46]

— Я последних года четыре работал в Намаванге[47].

Не знаю, верил ли старик тому, что я говорил, но я принялся пересказывать все, что я когда-либо слышал о Стране Пагод, лишь бы только доказать, что я действительно из местных вьетнамцев.

Тхать Нук вздохнул, налил чашку чая и протянул мне.

— Палочки для еды бывают длинные, а бывают и короткие, вода случается и большая, и малая — то прилив, то отлив. И в Камбодже так, и во Вьетнаме так. Повсюду есть люди и хорошие, и плохие. Сайгонские солдаты и солдаты Лон Нола сожгли мой дом и убили жену, а невестку и внука бросили в огонь… Один я остался на этом свете… Так-то вот, а некоторые считают меня вором. Враки все это! Просто раньше главари здешних шаек побаивались меня и частенько стаканчик подносили. Людям всегда подозрителен тот, о ком они мало знают. Вот я, к примеру, как про тебя поначалу думал…

— Что я тайный агент, шпион?

— Вот-вот!

Большие, влажно поблескивающие глаза старика смотрели на меня простодушно и смущенно. Я опустил голову. Значит, нелегко пришлось нам обоим — и ему и мне, — и все это из-за тех, кто сделал меня своим слугой. Я мог обмануть еще кого-нибудь, обмануть раз, другой, но невозможно обмануть всех. И главное, нельзя обмануть самого себя.