от одного берега к другому паром, с которого падали на широкую спину реки черные концы тяжелых буксировочных тросов. Посреди настила несколько досок, выбитых волнами из гнезд, изгибались, словно натянутые луки. Из прибрежных зарослей тростника — тихих и пустынных — вдруг появились люди — одна цепочка, за ней другая, с коромыслами и мешками на плечах они бежали по влажному песку, торопясь к парому.

Красная река вступала в пору паводка. Она вздулась и грозно ревела. Лиен — ведь она выросла здесь — давно поняла, что река эта похожа на жизнь — такая же кипучая, всеведущая и не знающая покоя. Всякий раз, встречаясь с рекой, люди вспоминали о великом народе, о тяжких его страданиях и горестях, неуемных его желаниях и чаяниях и неодолимой силе. А рядом, у самой реки, Ханой, красивый и ласковый город, зажигал навстречу Лиен свои огни. Вдоль берега, облокотись друг на дружку, стояли дома, на кровлях их огневые точки ополченцев ощетинились нацеленными в небо пулеметными стволами. Улицы эти, обсаженные деревьями, чьи шумящие зеленью кроны и нынче, в дни ярости и гнева, источали благоухание цветов, эти люди, такие знакомые и близкие, что сражались сегодня с захватчиками и способны были выдержать любые удары, любой натиск врага…

Поднявшись на набережную, Лиен сразу наткнулась на большую толпу, в центре ее конвоиры вели сбитых летчиков, сзади запряженная волами повозка волокла останки американского самолета. Чуть дальше, у большого дома, только что разбитого бомбой, хлопотали пожарники в касках и желтых брезентовых робах, подтягивая от своих машин толстые рукава брандспойтов. Минуту спустя из шлангов ударили мощные струи воды, и над пожарищем взвились клубы пара. Несколько человек в касках, с топориками на длинных рукоятках карабкались по лестницам на готовые рухнуть стены. И, заглушая всех и вся, гремел бодрый строевой марш.

По заранее намеченной программе сегодня ночью ансамбль Лиен должен был дать концерт в военном госпитале. Держа в руке чемоданчик (внутри ничего, кроме зеркальца, гребенки и — увы, остатков — пудры), она шагала по улице рядом с друзьями. На деревьях у госпитальных ворот яростно стрекотали цикады. Возле широко распахнутых железных створок их поджидало множество народа. Каждому хотелось познакомиться с актрисами и сказать им что-нибудь приятное.

— Привет бойцам культурного фронта! Наконец-то и к нам пожаловали!

— А мы вас ждем не дождемся. С утра все бегаем к воротам.

Проходя по широкому коридору, Лиен заметила краем глаза, как из холодной, освещенной голубоватым светом комнаты вывезли каталку; на ней лежал раненый, наверно, закончилась операция. Следом шла медсестра вся в белом — единственным темным пятном были волосы, туго стянутые узлом на затылке. Не обращая внимания на идущих по коридору людей, сестра остановила каталку и осторожно подоткнула свесившийся угол простыни.

— У него перебита артерия, — сказал актрисам врач, судя по очкам, очень близорукий человек. — Мы только что извлекли осколок.

— Доктор, а он уже пришел в сознание?

— Я уверен, он сразу очнется, как только услышит ваше пение.

Врач улыбнулся Лиен, голос у него был мягкий и теплый. Она покраснела и замедлила шаг. Зрители и артисты спускались по ступенькам с террасы на посыпанную гравием дорожку, уводившую в глубь просторного сада. Собралось очень много раненых. Лион повернулась к зданию госпиталя; светлые распахнутые окна были похожи на широко раскрытые глаза. Сердце ее вдруг сжала тревога: «А если это он, До, ведь она его вспоминала сегодня весь день?..» И она заволновалась: долетит ли туда, к нему, ее песня?

Ведь как и той ночью у моста, он не может не узнать ее голос…

Перевод М. Ткачева.

ЗАПАХ МЕДОВЫХ ТРАВ

Даже в самой обыденной и будничной жизни порою встречается нечто непредвиденное и необыкновенное. Такой неожиданностью явилась для Туана женитьба его отца на учительнице Нем. Еще полгода назад, когда Туан учился в десятом классе, он относился к учительнице, как всякий школьник к своему педагогу. А теперь… все пошло по-другому. Он окончил школу и вот уже пятый месяц как ушел в солдаты. Кто бы мог подумать, что отец его и учительница Нем вдруг придут к такому решению? Правда, потом — в недолгие часы солдатского отдыха, — думая обо всем этом, он понял, что любая неожиданность не возникает сама по себе, а надвигается исподволь, неслышно и неотвратимо. Вот так же случаются и истории вроде отцовской женитьбы.

Туан впервые увидел отца лишь несколько месяцев спустя после того, как был восстановлен мир[35]. Однажды под вечер он стоял у околицы и глядел, как багровое солнце опускается за Слоновую гору, высившуюся неподалеку от деревни. Вдруг к нему подошел солдат с вещмешком за плечами и пистолетом у пояса и спросил дорогу к дому старого Хюи, помощника председателя общины.

— Я… я сам живу в этом доме, — пробормотал, уставясь на него, Туан. — Старый Хюи… мой дед.

И тут же припустил со всех ног, показывая военному с пистолетом дорогу к дому. Незнакомец, окинув мальчишку внимательным взглядом, спросил негромко:

— Тебе что… отняли руку? Ранило при бомбежке?

Туан сперва непонимающе уставился на него и потом, словно опомнившись, расхохотался:

— Да нет!.. Рука у меня целехонька!

Он вытащил из кармана правую руку, задрал рубаху и, прихватив ее зубами, стал не спеша распутывать бечевку из банановых волокон, которой была туго притянута к телу его левая рука. Высвободив наконец «ампутированную конечность», он сунул ее в рукав и, протянув обе ладони, похвастался:

— У нас в деревне я могу лучше всех играть в инвалида. Прикручу покрепче руку, и никому невдомек, что она у меня под рубашкой.

Солдат усмехнулся невесело и вдруг, ни слова не говоря, обхватил Туана за плечи и прижал к груди. Войдя во двор, Туан крикнул:

— Эй, дедушка! Тут к нам солдат пришел!

И, смущенно попятясь, спрятался за спиною гостя. Военный, не снимая вещмешка, наклонил голову, чтобы не удариться о притолоку, и вошел в дом. Выпрямившись, он довольно долго молчал, глядя на старика, сидевшего на низком широком топчане, потом сказал громко, на весь дом:

— А вы, видать, в добром здравии!

— Кто вы такой? — спросил старик.

Он положил на колени бамбуковый кальян и поднял глаза на незнакомца.

— Да ведь это же я, Хюи![36] Неужели не признаете родного сына?

— О небо! — воскликнул старик.

Он торопливо вскочил, помог сыну снять вещмешок и, смущенный, усадил его рядышком на топчан.

— Эй, Туан! Туан, где же ты?! — крикнул он прерывающимся голосом. — Твой отец вернулся!.. Ничего удивительного, — продолжал он уже спокойнее, — годков десять с лишком не виделись, вот и