наклонялась к нему, ласково улыбаясь своими добрыми глазами; теплое дыхание ее сразу согревало его, он протягивал руку и шел дальше, держась за мамины пальцы. Отсюда, из их переулка, растекались по большем улицам продавцы фо[30] с коромыслами, отягченными чугунными, полными похлебки печурками, в которых тлели багровые уголья, пирожники, тащившие глиняные котелки с решетчатым дном — над поспевавшими внутри пирогами бань кхук[31] клубился пар, — и птицеловы с клетками; сидевшие там птицы нгой[32] таращили круглые глаза, не понимая, как это их угораздило попасться в ловушку. Соседская девчонка, только что поднявшаяся после брюшного тифа, худущая, будто ее нарочно подсушили, вечно ревела, проливая слезы над бедными птичками, которых ни за что, ни про что тащат на продажу. Потом в переулок к ним зачастил живший по соседству солдат. Он играл с детишками в разные игры и научил их новой песне — «Мы любим родину и мир». И вдруг — это прямо как чудо — женился на девчонке-плаксе. Свадьба была незабываемая. Невеста приколола к волосам белый цветок, а жених нарядился в новехонький мундир и нацепил значок «Боец Дьенбьенфу»[33]. Гости, заполнившие переулок, были — словно на подбор — артисты, и не нашлось ни одного, чтоб не умел петь.

Мать с соседками сбились с ног, готовясь к свадьбе; раскрасневшаяся, с блестящими глазами, она то и дело покрикивала на ребятишек, примерявшихся, как бы пощупать роскошную скатерть, по которой, задрав рога, скакали друг за дружкой косули. Получилось, что и для мамы день этот стал счастливым. Лишь несколько лет спустя он узнал, что у матери с отцом и вовсе не было ни сватовства, ни свадьбы. В тот день она отыскала отца — он как раз рыл окопы — и подарила ему пилотку с вышитой золотой канителью звездой. Отец сразу надел ее, а назавтра, во время боя, когда пришлось прорываться сквозь колючую проволоку, где-то потерял.

Счастье похоже на распускающиеся в октябре цветы шыа, которые как бы подбадривают людей в начале осени. На удивление всем, они расцветают, как раз когда падает студеная морось, и пряный запах цветов затопляет город.

* * *

Бой начался утром…

Дорожная бригада тетушки Зоан приступила к работам на набережной, неподалеку от Угольных рядов[34]. И вдруг заревела сирена. Над электростанцией поднялись густые клубы черного дыма и заволокли все вокруг. Замер, не успев повернуть на набережную, трамвай. Люди выскочили из вагонов и попрятались по обе стороны улицы. Тетушка Зоан едва успела спрыгнуть в индивидуальную ячейку, как стоявшие за плотиной пушки начали стрельбу. Залпы их на слух были схожи с разрывами бомб; канонада взметнула к небу желтые смерчи пыли, над артиллерийскими позициями заполыхали яркие зарницы. Раздирая небо воем реактивных турбин, промчались вражеские самолеты…

А До стоял у своего орудия и, высоко подняв флажок, указывал расчету направление огня. Вдруг прямо перед ним видневшийся между столбами дыма клочок синевы рассекло иссиня-черное вытянутое тело самолета. Выкатив глаза, он резко взмахнул флажком:

— Огонь!..

Из ствола вырвался похожий на воронку язык пламени. Грохот оглушил зенитчиков.

Совсем рядом, у входа в землянку, вырос куст зеленого огня. До вдруг почудилось, будто флажок в его пальцах налился тяжестью и чья-то гигантская рука оторвала его от земли и подбросила ввысь. Земля закачалась, точно огромный котел, вода в реке заалела и больно хлестнула его по глазам. Один бок онемел и стал совсем холодным, словно он лежал в холодной дождевой луже.

— Второе орудие! — кричал командир роты. — В чем дело? Где товарищ До?!

Стиснув зубы, До попробовал встать, но не смог приподняться. Тело пронзила острая боль. Комья затвердевшей земли впились в ребра. Он собрал все силы и крикнул:

— Есть второе орудие!.. Огонь!..

За плотными клубами дыма громыхнуло орудие. До терял сознание. Сквозь туманную пелену он видел, как один вражеский самолет перевернулся в воздухе и понесся носом к земле, волоча за собой шлейф черного дыма. Мгновение спустя чернота окрасилась багрянцем и в небе запылал жаркий костер, который тотчас охватил и его собственное тело. До торопливо нырнул в реку, спасаясь от гнавшихся за ним по пятам огненных языков. Потом он огляделся и увидел, что плывет уже посреди широкого озера. Вода была прозрачной и чистой, но очень мелкой; руки и ноги его то и дело погружались в вязкий ил. Огненные языки больше не преследовали его, они — один за другим — превратились в цветы лотоса. Вся бескрайняя водная гладь вдруг запестрела лотосами. Легкая зыбь тихонько покачивала его из стороны в сторону. Погрузив голову в воду, он сделал глоток-другой: вода оказалась прохладной, даже студеной. На берегу стояли рядышком мать и Лиен, они махали ему руками и говорили что-то, но слов он разобрать не мог. Он хотел крикнуть погромче, что сейчас вернется обратно, только нарвет букет побольше, чтобы поставить дома, и сам испугался: слова на лету обращались в музыку. Было похоже, что он лишился дара речи. Это рассердило его вконец…

Из соседних домов прибежали девушки с носилками. Кто-то из зенитчиков, сорвав, с себя гимнастерку, прикрыл ею голову До. Его перенесли в тень, как раз туда, где обычно девушки сучили джут и вили веревки. Одна из подружек, совсем коротышка, подбежала к раненому с медицинской сумкой и торопливо начала делать ему перевязку. Осторожно расстегнув пуговицы — одну за другой, — она принялась вытирать ватой бежавшую по его спине кровь. Кончики ее пальцев нащупали намокшие в крови песчинки. Движения ее стали еще осторожнее; уж она-то хорошо знала эти песчинки: принесенные водой, они ложатся пологими отмелями вдоль речного русла, сверкая на солнце, словно кристаллики хрусталя, и, впиваясь в кожу ступней, причиняют острую боль.

Едва стихли выстрелы, девушки доставили До в госпиталь. Коротышка-медсестра всю дорогу в машине скорой помощи бережно поддерживала, прижав к своей груди, забинтованную голову раненого. Машина проехала мимо работавшей на набережной тетушки Зоан, но она не обратила на нее никакого внимания. Накрыв голову пропылившейся косынкой и с трудом волоча тяжеленные свои сапоги, она разравнивала граблями не накатанный еще маслянисто-черный асфальт, по которому была разбросана щебенка. Машина с красным крестом тут же скрылась из виду, свернув в узенькую улочку.

Вечером ансамбль Лиен возвращался с левого берега реки в город. Сквозь кромешную тьму невозможно было различить вдалеке привычные контуры железного моста. Но едва они сошли на паром, широкая и шумная Красная река заговорила с ними, делясь новостями. Фары автомашин, вереницей въезжавших в город, высвечивали из темноты кружащиеся словно в хороводе водовороты. Катер тащил