Я взглянула на Габора, сидевшего напротив, и перехватила взгляд Аттилы. Он разглядывал Лизи с головы до ног и опять напомнил мне голодного волка. Ага, любит сладенькое.

— Чем обеспокоена наша голубка? — обратился ко мне генерал. — Надо кушать. Кушать! Тогда забудутся все заботы, — и на моей тарелке уже красовался разбухший от начинки шалун. — Вот! — и он протянул мне рюмку шнапса, — выпей! Это прочистит желудок. После чего можно запросто проглотить пять кусков торта.

Это был первый шнапс в моей жизни, он обжигал, как огонь. Но я не почувствовала себя голодной, я просто опьянела. В результате я позабыла о своей подвязке, то и дело кокетничала с Габором, прикрываясь веером, а завершение вечеринки помню весьма смутно. Неожиданно Лизи исчезла… Подали фрукты в хрустальных вазах. А потом, я уже не помню, который был час, вдруг появился Эрнё. Он был в короткой серой ночной рубахе, босой и удивленно глядел на нас своими карими глазами. Его торчащие уши были красными.

— Прошу прощения, не хотел мешать вашему ужину, но Чудо, извиняйте, разбушевался.

— Разбушевался? — повторил генерал с опасным спокойствием. — Почему?

— Не желает спать. Хочет докучать.

Сидевший возле меня хозяин праздника, который только что был доволен собой и миром, наморщил лоб. Черные брови сошлись в одну прямую линию.

— Докучать? — повторил он грозно. — Это как?

— Дак у него сердце, — обаятельно начал Эрнё, — как эмментальский сыр. Все в дырках, и из каждой дырочки выглядывает надоедливый чертенок и ухмыляется. Разодрал постель, испортил прекрасное новое одеяло. По всему ковру разбросаны дорогие лохмотья.

— Разорвал одеяло, — загремел генеральский бас. — Он делает это, только когда его привязывают. Силы небесные! Ты опять привязал бедную обезьянку? А потом дезертировал? Отправился прогуляться вниз к Пуке? Большая пьянка в конюшне?

— Маленькая, — благодушно поправил Эрнё.

— Маленькая что?

— Маленькая выпивка. Я и выпил-то одну маленькую…

— Негодяй! — бушевал генерал. — Ты обязан сидеть при Чуде, когда я ночью отсутствую. Я твердил тебе это сотни раз. А теперь исчезни. И приведи его.

Эрнё сосредоточенно разглядывал свои босые ноги:

— Он сегодня меня не любит, этот паршивец, — мягко сказал парень. — Кусается, коли поймает.

Габор вскочил:

— Если позволите, папа́, я улажу дело.

Генерал милостиво кивнул. Засим последовал короткий жест, и Эрнё был отпущен. Приветливо улыбаясь и низко кланяясь, он удалился. Эрмина успела сунуть ему свою тарелку, полную пирожных. Эрнё блаженно ухмыльнулся, генерал сделал вид, что ничего не замечает, а через несколько минут вернулся Габор с Чудом, который казался совсем не буйным, а заспанным. Габор держал его на руках, как ребенка, подойдя к нам, положил отцу на колени, легонько коснувшись при этом моей левой руки. Для меня это было равносильно удару молнии.

Все внутри снова запело, а вся моя сила, казалось, перетекала к Габору, не оставляя мне ни капли крови.

— Да, моя бедная зверюшка, — растроганно причитал генерал, — опять его унизили, только потому, что он животное, а не человек. Посадили на цепь, золотце мое. Но он храбро оборонялся. Разодрал постельку и прогнал этого Эрнё. Он больше никогда не будет так делать. Нет, нет, нет! Скажи-ка, — обратился он ко мне, — видела ли ты такую сердечную, бравую, хорошо воспитанную обезьянку?

— Никогда, Ваше Превосходительство! — тихо ответила я.

— Что случилось? Ты такая бледная!

— Она устала, — сказала Валери, которая все это время внимательно за мной наблюдала. — Ребенку пора в постель.

В этот момент Чудо обвил своими длинными лапами шею генерала — этот трогательный жест всех умилил. Потом он встал на задние лапы и хитро осмотрелся вокруг.

— Осторожно! — крикнул Габор.

Но было уже поздно. Единственный элегантный прыжок — и Чудо вмиг оказался на крыше из паприк. Урча от удовольствия, он занялся гимнастикой прямо над нашими головами. Посыпался дождь из красных, белых и зеленых стручков перца. Наконец он спрыгнул и, громко лопоча, принялся скакать вдоль стены, сбросил второпях вазу, стоявшую под обнаженной купальщицей, и, вереща от счастья, зарылся головой в кучу мокрых гвоздик.

— Ты что, сдурел? — рассвирепел генерал.

Габор и Аттила тотчас вскочили, и погоня началась. Визжа от переизбытка чувств, Чудо без устали скакал вверх-вниз, будто упругий мяч. Тогда капитан Шиллер преградил ему дорогу, и обезьяна под дикие проклятья скрылась под столом, там, где лежала моя розовая подвязка. Габор и Аттила бросились на колени и спешно поползли вслед за Чудом.

Я ничего не могла видеть, потому что скатерть доставала до самого пола. Но я моментально протрезвела. Цыгане прекратили игру, и внезапно наступила тишина, слышалось лишь сопение. Но что это? Кто-то коснулся… моей правой стопы! Чья-то рука обхватила мою лодыжку, скользнула под юбками выше, коснулась икры и поднялась почти до колена. Я сидела, как парализованная.

Скатерть пришла в движение. Аттила вынырнул из-под стола, пожирая меня взглядом. И этот чужой человек осмелился?.. За ним показался Габор с обезьяной на руках. Может, это Габор?

— Давай его сюда, эту бестию.

Генерал принял своего любимца, но тот снова ускользнул от него, сиганув в зеркальную нишу, он вырвал смычок у первой скрипки. Генерал принялся браниться и угрожать на латыни, все повскакали, и в наступившем хаосе я встретилась с глазами Габора. Он посмотрел на меня — это была всего лишь секунда, полная томления, любви и счастья. И тут же отвернулся.

И что же я обнаружила, когда он побежал к остальным? Из его правого рукава торчал розовый шелковый листок.

Это была моя подвязка!

Вот это удар! Теперь у Габора был мой любовный залог. Конечно же, он думал, что я намеренно уронила ее. Боже мой! За кого он меня принимает?

Я густо покраснела и спрятала лицо за веером.

Так закончился мой первый день — влюбленной красавицы. За ним последовали не менее бурные события.

Той короткой ночью после венгерского ужина я от волнения не сомкнула глаз. Я лежала на спине в своей постели, и когда первый дрозд сладким голосом возвестил начало дня, все еще бодрствовала.

Я размышляла о любви, о Габоре, об уроках верховой езды, о подвязке и чужой руке на моем колене. Ночные скачки Валери тоже не давали мне покоя. Но больше всего я удивлялась самой себе. Я и впрямь была влюблена. Как горничная. И меня это устраивало.

Никогда мне не было так хорошо, как в тот момент, когда я встретила обожающий взгляд Габора. А эта музыка внутри… и парение, это волнение! Такое счастье могла позволить себе Йозефа, и толстая Цилли, и Лизи, каждая прачка, зеленщица, кухарка; любая девушка, самостоятельно зарабатывающая свой хлеб, имела право влюбляться. Она свободна, может выходить замуж по любви, а не из чувства долга. Боже мой! Как же им хорошо!