Среди нас был один, как нам тогда казалось, взрослый парень. Наверное, ему было лет четырнадцать. Он очень любил дразнить маленьких, а когда уходила сестра или нянечка, издеваться над ними.

Однажды этот парень сильно прижал меня ногой к стене, когда я хотел подойти к окну и в очередной раз посмотреть, не едет ли заветная машина, чтобы взять меня отсюда. Я попытался дернуться, а он еще сильнее уперся мне ногой в живот и стал издевательски смеяться, видя беспомощность шестилетнего пацана. Через некоторое время пришла нянечка, и он меня отпустил. Но это грубое насилие над собой я запомнил надолго.

Так и в этот раз мне хотелось, чтобы кто-то пришел и освободил меня от жалкого состояния беспомощности. Тем более что я видел, как за спиной у меня замаячили еще две фигуры. Четвертый стоял чуть поодаль и крутил на руке не то цепочку, не то металлическую проволоку с завязанными на ней узлами.

На этом месте на меня напали хулиганы

– Давай деньги, б…! – повторил парень и сделал движение губами, как будто хочет плюнуть мне в лицо. Я отшатнулся, наткнувшись спиной на выставленный вперед кулак одного из его напарников, и понял, что они меня просто так не отпустят.

Прохожие хотя и были неподалеку, но безучастно отворачивались, а Виктор, мой товарищ, с которым мы вместе возвращались после удачно проведенной работы по обследованию территории в районе имения Коха, задерживался у киоска за углом ближней пятиэтажки. Помощи ждать было неоткуда.

Я почувствовал, как цепкие руки сжали меня сзади. Я даже не понял, что получил первый удар. Только в голове сильно зашумело, да лицо парня слегка качнулось перед глазами.

Не знаю что – может быть, вдруг пришедшее чувство яростной обреченности или что-то другое, глубинное и подсознательное, – придало мне сил и неожиданной решимости. Я дернулся, вырываясь из рук стоящего сзади, и резко, вкладывая всю свою силу и энергию, бросил сжатую в кулак руку вперед. Она ткнулась во что-то твердое, соскользнула по воротнику куртки прямо в шею парня. Он взвыл – возможно, не столько от боли, сколько от неожиданности. Тот, кто должен был, по его разумению, ползать на коленях, моля о пощаде, вдруг стал, преодолевая страх, оказывать сопротивление. Этим я, конечно, бросил вызов компании вымогателей. Расплата должна была последовать незамедлительно. И она последовала.

От резкой боли я согнулся, в глазах наступила темнота, в ушах раздался противный звон. Следующие удары мне показались более слабыми и хаотичными. Но на ногах я уже не смог удержаться. Потом… ничего не помню.

Пришел в себя я оттого, что почувствовал, как кто-то пытается меня поднять. Откуда-то издалека слышался голос Виктора:

– Андрей, вставай! Андрей, ну вставай же!

Я приоткрыл глаза. Изображение было расплывчатым и слегка подрагивало. Мысли путались. Я долго не мог сообразить, где нахожусь.

Постепенно картинка перед глазами прояснилась. Я увидел веером расходящиеся ряды брусчатки, шершавый бордюрный камень с яркими гроздями красных капель на поверхности. Прежде чем я понял, что это – капли крови из моей рассеченной брови, мне почудилось, что я вижу рассыпанные на земле сочные ягоды красной смородины.

Я лежал на краю тротуара рядом с четырехэтажным домом из красного кирпича. Его полукруглый фасад с застекленными лестницами по обеим сторонам казался очень высоким. По обеим сторонам входной двери висело несколько досок с наименованиями организаций, размещающихся в здании.

«Какой оригинальный дом», – совсем не к месту подумал я и сам удивился тому, что меня интересуют совершенно отвлеченные вещи.

Витя приподнял меня, помог сесть, придерживая голову и прижимая носовой платок к моей ране. Кровь шла сильно, как бы подтверждая всю серьезность ситуации. Мимо проходили люди, испуганно рассматривая сидящего на краю тротуара молодого человека в крови и его товарища, суетящегося рядом. При этом ни один человек не остановился, не спросил, что произошло, не требуется ли помощь.

Дом с застекленными лестницами рядом с университетом

Нет, нашелся все-таки человек, для которого чужая боль оказалась небезразличной… Раздался скрип тормозов. Рядом с нами остановился «москвич».

– Ребята, что произошло? Могу чем-нибудь помочь? – раздалось из открытой дверцы.

Виктор стал сбивчиво что-то рассказывать о нападении на меня, а потом попросил довезти нас до больницы. Нисколько не поколебавшись, водитель согласился.

Мы заехали в одну, затем другую больницу, но нигде, видимо, меня принимать не хотели.

– Поезжайте в горбольницу на Клиническую, в травмопункт, – посоветовал Вите дежурный врач.

Минут через пятнадцать я уже был на операционном столе. Женщина-врач, искусно манипулируя большой иголкой, без всякого наркоза зашивала мне раскроенную бровь. По-видимому, для того, чтобы немного отвлечь меня от боли, она расспрашивала о происшествии, об экспедиции, в которой мы работали вместе с Виктором, о Москве. А я лежал на столе, устланном холодной желтой клеенкой, смотрел в потолок и, морщась от боли, отвечал на вопросы. Очень болела голова, и каждый звук, особенно звон бросаемых в лоток медицинских инструментов, отдавался острой и ноющей болью.

Потолок был высокий, с кое-где сохранившейся лепниной. Свет проникал через большое, конусовидное окно. Толстая оконная рама, вероятно, была очень старой, краска на ней облупилась, и только массивные, необычной формы медные ручки поблескивали, отражая свет хирургического светильника.

Был теплый субботний вечер 19 июля 1969 года. Я лежал на операционном столе в травматологическом отделении Областной клинической больницы в Калининграде, городе, который четверть века назад был частью другого мира с другим образом жизни. Отдельные страницы той, предшествующей истории этого города отмечены особой жестокостью и вандализмом, событиями, которые трагически предопределили его дальнейшую судьбу.

После наложения швов на разбитую бровь

Штайндамм – одна из центральных улиц Кёнигсберга