Он прошел в сторону от лестницы и в глубине большого помещения увидел скопление каких-то предметов. Подойдя поближе, по отблескам стекла понял, что это – совсем не нагромождение, а сотни аккуратно составленных плотно друг к другу бутылей с какой-то жидкостью. Он провел рукой по верхней части сосуда, ощупал большую пробку, туго забитую в горлышко. Пробка и стекло были липкими и скользкими. Генрих поднес руку к лицу. Масло! Оливковое масло! «Что ж, это неплохо. Во всяком случае, это лучше, чем вино или уксус», – подумал Генрих.

Рядом со скоплением бутылей лежали тюки из холщовой ткани. Некоторые из них были туго набиты каким-то мягким материалом, другие почти пусты. Генрих сунул руку в один из тюков, наткнулся на что-то мягкое и вытянул пучок пакли. Это было именно то, что нужно. «Пакля вспыхнет, как факел, а от нее загорится и все остальное. Масло только усилит пожар», – рассуждал Генрих, вдруг поймав себя на мысли, что у него не осталось никаких сомнений в том, чтобы исполнить порученное. Более того, он вдруг почувствовал, что его захватил какой-то охотничий азарт. Внутри все дрожало, но уже не от страха и ужаса совершаемого, а от того нетерпеливого возбуждения, которое охватывает человека, когда он делает что-то запретное и безнаказанное.

Генрих присел на корточки перед тюками с паклей, достал из кармана мешочек с фосфорными спичками. «Теперь я – Мститель. Я должен исполнить клятву и приказ. Силы Тьмы и Дьявола, которые, именуют себя “Ложей трех корон”, должны убедиться в том, что ложа “К Мертвой голове и фениксу” способна повергнуть своих врагов в смертоносный огонь и превратить в пепел. Боаз!»

Когда Генрих, запыхавшись, выскочил на улицу, над шпайхером уже поднималась тонкая струйка дыма. «Я выполнил клятву и прошел второе испытание. Но теперь скорее отсюда! Пока меня никто не увидел и не заподозрил в поджоге!» – пронеслось в голове Генриха. Он благополучно, никого не встретив, миновал проход между шпайхерами, оказался на соседней улице и, прибавив шагу, двинулся в сторону Росгартена.

Романтика фахверковых сооружений

Пожар в Кёнигсберге. С картины художника Раушке

Сначала, когда он повернул на Юнкерштрассе, все было как в обычный летний вечер: по улице чинно прогуливались кавалеры с дамами, разъезжали повозки, бегали стайки мальчишек, уверенной походкой проходили офицеры. Но по мере того, как Генрих удалялся от шпайхеров, оживление и суета на улице возрастали. То и дело он слышал испуганные возгласы: «Смотри, дым!», «Пожар!», «Что-то горит!». Навстречу ему стали попадаться спешащие люди. Кто с тревогой, а кто с любопытством, но очень многие горожане, прервав свои домашние дела, в беспокойстве выбегали на улицу, собирались в группки, оживленно обсуждали происходящее.

Генрих, сдерживая волнение, уходил все дальше и дальше от места пожара. Он ни разу не обернулся. Даже тогда, когда выскочившая прямо перед ним из дверей дома женщина на всю улицу закричала, указывая в сторону Ластади: «Пожар!»

Вдруг – для Генриха это оказалось неожиданным – солнце куда-то пропало и резко стало темнеть. В этот момент он уже был рядом с Бургкирхой у Замкового пруда. Прошло не более получаса, как он выбежал из дверей шпайхера. И тут впервые Генрих обернулся.

То, что он увидел, показалось ему страшной фантастической картиной: полнеба застилал черный дым, клубы которого, разрастаясь, образовывали увеличивающееся на глазах гигантское облако. Снопы искр, как праздничный фейерверк, разлетались во все стороны. Генрих, потрясенный этим зрелищем, не мог оторвать глаз от черного дыма.

«И я видел: и вот бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь»[57].

– Ну что торчишь здесь, парень, поперек дороги? – раздался чей-то грубый голос. Рядом с Генрихом стоял неряшливо одетый инвалид с культей вместо ноги, опирающийся на обломок костыля. – Чего стоишь? Иди, посмотри! Такое зрелище бывает нечасто. Я прошлый пожар видел. Это было при французах, в одиннадцатом году. Тогда сгорел весь Форштадт. Иди, парень, будет на что посмотреть! – И он заговорщически подмигнул Генриху.

Кордек, завороженный зрелищем поднимающегося дыма и совершенно не отдавая отчета своим действиям, направился в сторону пожара. Его обогнала группа солдат Дёнхофского полка под командованием офицера. «Наверное, будут помогать тушить», – предположил Генрих.

Сотни людей устремились к месту, откуда поднимались столбы дыма, только для того, чтобы посмотреть любопытное и одновременно зловещее зрелище. Шутки, смех, радостные возгласы при появлении в небе нового снопа искр – все это явно не соответствовало трагизму ситуации. Но люди есть люди. Они тяжело переносят свою беду, а несчастье других у них нередко вызывает не сострадание, а любопытство. То же было и здесь.

С узких улиц Кнайпхофа, до отказа заполненных народом, было уже видно высокое пламя, охватившее возвышающиеся на Ластади шпайхеры. Вдруг резкий порыв ветра неожиданно прижал клубы дыма к земле, и в одно мгновение все погрузилось во мрак. Крики ужаса и страха охватили людей. Одни корчились от приступа кашля, задыхаясь в едком смрадном дыму, другие, потеряв ориентировку и натыкаясь друг на друга, в панике бросились искать выхода на открытое пространство. Плакали дети, кричали женщины. Повсюду раздавались площадная ругань и крики о помощи.

Охваченные огнем шпайхеры

Генрих прижался к стене какого-то дома, закрыв лицо полой сюртука, попытался защитить себя от едкого дыма. Из глаз текли слезы, душил кашель. Крики и хрипы людей слились в сплошной гул. «Вот и конец света!» – промелькнуло в голове у Генриха.

– Боже! Прибежище мое и защита моя, спаси меня! Не убоишься ужасов в ночи, стрелы летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы опустошающей в полдень. Боже! Спаси меня! – шептал Генрих приходящие ему на память слова молитвы.

По-видимому, Бог услышал молитву Генриха и тысяч других горожан, собравшихся на улицах Кнайпхофа, чтобы поглядеть на пожар. Ветер снова изменил направление, и дым поднялся вверх так же быстро, как перед тем затмил все вокруг. Люди стали приходить в себя. Многие уже не стремились подобраться поближе к месту пожара, чтобы увидеть его во всех красках. С них было достаточно страшной дымовой атаки, которую они пережили в тесных улочках острова Кнайпхоф.