Могла ли Анна променять все это на положение жены Дандре?

Иногда она честно задумывалась об этом и не могла понять себя. У Ани две любви на всю жизнь – к танцу и к Виктору. Какая сильней? Но неужели обязательно выбирать? Миша Фокин женат на Вере, и та прекрасно танцует. Многие балерины замужем совсем не за актерами. Думала об этом и понимала, что одно дело – быть замужем за балетмейстером или театральным критиком, но совсем иное – за бароном. Баронесса, выступающая на сцене в коротеньких тюниках, это нонсенс.

И вообще, мог ли барон Дандре жениться на дочери отставного солдата?!

Но маленькая головка на лебединой шее надменно вскидывалась: она давным-давно не дочь какого-то Матвея Павлова, она Анна Павлова – несравненная, божественная… Казалось, все вокруг давно забыли о ее происхождении и состоянии. А сам Дандре, разве он когда-нибудь напоминал, что она рождена не в роскошном особняке, а в военном лазарете, что получила образование не у французской или английской гувернантки, а у преподавателей училища, что танцевать училась не у модного учителя танцев, а у Вазем или Гердта? Последнее куда лучше.

Дандре никогда не упоминал, он вообще не вел разговоры на те темы, в которых Павлова разбиралась слабо, Виктору удавалось очаровывать, не демонстрируя свое превосходство, при этом он умело подчеркивал превосходство самой Аннушки. Как тут не потерять голову?

Она потеряла давно, но теперь таяла и надежда стать мадам Дандре.

Аня ехала с Итальянской к себе на Английский проспект (какая огромная разница, словно в разных мирах живут!) и раздумывала.

Экипаж барона всегда к ее услугам, завидев балерину, ей приветственно махали рукой и приподнимали шляпы знакомые, все знали, почему Анна Павлова в изящном (как и все остальное у него) ландо Дандре. От Итальянской до Английского не так уж близко, кучер покосился на загрустившую девушку и вдруг предложил:

– А прокатимся-ка по набережной?

Анна вскинула голову, улыбнулась:

– Поехали.

Крюк, конечно, зато какой!

Выехали по Невскому на Дворцовую площадь, повернули на Английскую набережную… Павлова залюбовалась стрелкой Васильевского острова на той стороне, Медным всадником на этой. Но и за Медным Петром кучер устроил сюрприз – повернул к Исаакиевской площади и по Вознесенскому проспекту до самой Офицерской, а там по ней мимо родного театра до дома.

– Спасибо, Тимофей Степанович.

Тот смутился:

– Не за что, Анна Матвеевна. Всегда рад вам услужить.

Дома она прошлась по квартире, разглядывая все иными глазами.

Уютно, своеобразно, мило.

Все прекрасно, кроме одного – Виктор так и не стал здесь жить.

Сначала на осторожные расспросы матери отвечала, что Виктору просто нужно привыкнуть к своему новому положению почти женатого человека, он ведь столько лет жил холостяком.

– Мамочка, это нам, женщинам, все легко, а мужчинам трудно привыкнуть к самой мысли о зависимости.

Любовь Федоровна соглашалась:

– Ну да… ну да…

Но Аня видела, что мать думает иначе и в будущее замужество дочери просто не верит.

Однако объяснять приходилось не только матери, но и самой себе. Сначала оправдывала Виктора привычкой к независимой холостяцкой жизни, потом сопротивлением родственников, потом придумала, что он не желает мешать ей делать карьеру в театре. Все верно – либо семья, либо театр.

Дандре никогда не водил Анну туда, где бывал сам. В клуб ладно, но ведь не возил ни на какие светские мероприятия, всегда только в рестораны, где бывали все те же балетоманы. У него словно были две жизни – одна своя, закрытая для Павловой, и вторая с ней среди балетоманов, таких же как он сам. Анна старалась гнать мысли о том, что так обращаются с дамами полусвета.

Так жила не одна она, даже Матильда Кшесинская, вращавшаяся в самых высоких кругах, знала свое место – если прилюдно, то по разные стороны рампы, а милая болтовня только среди своих. Она могла прекрасно выглядеть, иметь массу поклонников среди князей, но никогда балетную приму Матильду Кшесинскую не пригласят на светский раут, не посадят за стол рядом с княгиней или графиней, не пришлют приглашение на костюмированный бал в Аничковом дворце или в Зимнем.

Но ведь Виктор не таков, для него глупые условности не так много значат, он прост, хотя и прекрасно воспитан. И потом они живут в двадцатом веке! Это же не средневековые порядки.

Все же Анна втайне надеялась стать мадам Дандре. Сначала казалось, что это произойдет вот-вот, просто завтра, в крайнем случае, послезавтра… Или на следующей неделе… Или когда Виктор вернется из очередной поездки… Или после Рождества… Следующей весной…

Он никогда ничего не обещал, даже упрекнуть не в чем. Виктор просто преподносил цветы, оплатил аренду квартиры на год, потом счета за обстановку, дарил подарки, платил прислуге… Был щедр и предусмотрителен, стараясь, чтобы Анне не приходилось ни о чем просить. Но не понимал, что у нее одна-единственная просьба: услышать предложение руки и сердца.

Эту просьбу она никогда бы ему не высказала!

Но ждала. Сначала предложения выйти замуж, потом предложения родить детей, хотя бы одного малыша. Ничего страшного, Кшесинская вон родила от князя Андрея Владимировича и на сцену вернулась.

Потом Аня ждала хотя бы объяснения в любви.

Все ли мужчины столь недогадливы или только Дандре, но никаких предложений или объяснений Аня не дождалась. Спрашивать считала ниже собственного достоинства.

Нередко, сидя у окна в ожидании любимого (никогда ведь не было уверенности, что придет, у него своя жизнь, в которой ей отведено немного места), давала слово, что завтра же порвет с ним! Но видела белозубую улыбку, слышала бархатный голос и таяла, словно свеча от пламени. Анна любила, а потому была перед Виктором беззащитна.

Когда Кшесинская попыталась за год до Дягилева вывезти свой балет, вернее, саму себя с некоторым сопровождением в Париж, особенного успеха не случилось. Потом Дягилев попросил помощи, и Кшесинская с удовольствием принялась хлопотать, нимало не сомневаясь, что уж в этом случае имеет право на положение примы в Дягилевских сезонах.

Потом произошло ужасное – внезапно умер Великий князь Владимир Александрович, но никто не сомневался, что обещанные при нем двадцать пять тысяч серебром будут получены, ведь не от себя же Владимир Александрович их давал!

Но Дягилев допустил ошибку в расчетах. Он вовсе не собирался навязывать Парижу Матильду Феликсовну, как бы ни была та хороша на сцене, он хотел привезти что-то необычное, а Кшесинская… это почти прошлое, она из эпохи Петипа. Нет, Парижу нужно иное, то, о чем твердит Фокин. Дягилев нутром чувствовал правоту этого танцора, который и сам по-старому танцевать не желает, и другим не дает.

Но новых балетов пока не было, и брать их неоткуда, пришлось со скрипом соглашаться на старые, однако Сергей Павлович ввел в них Нижинского, заметно усилив его партии. Теперь все внимание переключалось на высочайшие прыжки Вацлава и его умение «зависать» в воздухе.