— Вот! — Майя обернулась, блестя улыбкой. Ключи она держала на ладони как драгоценный трофей. — Я их в потайной карман сунула, представляешь? Вот растяпа. Ты не сердишься?

Он завел за спину руку, сжимающую розово-серый камень.

— Нет, не сержусь. — Свободной рукой он взял ключи и затолкал их в карман тренировочных.

Или лучше самому выскочить и запереть ее снаружи. Побежать к этому майору Сергееву, он сейчас на дежурстве, рассказать все. Пускай выясняет, кто они такие на самом деле. Если только этот Сергеев тоже с ними не в сговоре.

От страха и тоски Эдик почти потерял способность соображать.

— Завтра, — сказала Майя и мечтательно прикрыла глаза, — завтра мы сядем в «боинг». Полетим над океаном. Я так люблю летать над океаном. Он кажется неподвижным. Застывшим. И только пятна света. И крохотные суда. Как игрушечные. Рядом с тобой. Какое счастье. С утра до вечера вместе, и никто нас не потревожит.

— Да, но… — Он переложил поудобнее тяжелый керн. Если размахнуться… Ну, может, не убивать? Просто вырубить? А вдруг она оживет? Или под кожей блеснет металл? Или там зеленая слизь?

— Папа — он немножко аутист, ты же знаешь, но тебя любит как родного. Когда мы в последний раз с ним виделись… он сказал, согласен.

— Согласен? На что?

— Глупый! — Майя дернула пояс халата, и он упал к ее загорелым длинным ногам.

Она, оказывается, все это время расхаживала совершенно нагишом, ну, в смысле, под халатом.

Она была в точности как Эдик воображал: длинноногая, с выступающими острыми тазовыми косточками, со смуглым впалым животом и нежной полоской золотистой шерстки, сходящей на нет у пупка.

— Я так ждала, — она подошла к нему совсем близко, дыхание ее отдавало бутербродом с луком и кофе, — так ждала. Всю эту долгую дорогу, в этом ужасном кресле, где и ноги как следует не вытянешь. Я смотрела в иллюминатор и думала о тебе.

Она держала его за плечи, прижималась темными острыми сосками к его груди, и он никак не мог размахнуться.

— Нет, — сказал он хрипло, — нет!

Он осторожно отодвинул ее от себя. Ему пришлось уронить базальтовый кругляшок, и тот со стуком упал и покатился по ламинату, но Майя не заметила, она смотрела на Эдика расширившимися темными глазами.

— Не сейчас. — Он подумал немного и осторожно поцеловал ее в лоб. — Когда твой отец в такой опасности… я… мы не должны!

— С папой ничего не случится, — сказала она, часто дыша, — то есть… ты прав, конечно. Я эгоистка. Ты такой хороший, Эдуардо!

Она нагнулась, чтобы подобрать сброшенный халат. Аккуратный темноволосый затылок казался хрупким и беззащитным. Сейчас!

Эдик огляделся — чертова чушка откатилась к самой стенке и теперь лежала рядом с плинтусом.

— Ничего, — она уже выпрямилась и теперь завязывала пояс, — скоро у нас будет много времени! Если папа и впрямь нашел тот заброшенный город… у нас есть фора — Рамирес арестован, его люди без него ни на что не способны. Папа, конечно, захочет передать сокровища властям, но с условием, чтобы его сделали куратором национального музея. Тур по всему миру. Слава. И все благодаря тебе, Эдуардо, все благодаря тебе… — Она зевнула, точно кошка; он на миг увидел изогнутый свод неба. — Ты прав, любимый. Нет, не прав, но все равно. Надо отдохнуть. Завтра тяжелый день.

Она, в свою очередь, поцеловала его в лоб и села на тахту, подобрав под себя ноги. Миг спустя она уже дремала, откинувшись на подушки, — густые ресницы отбрасывали тень на чуть впалые щеки, белая морщинка на круглом лбу разгладилась, и лицо стало совсем детским.

Она не боится его? Вот так просто заснула — и все? Или притворяется? Притворяется спящей, чтобы заставить его действовать?

Он подобрал керн и взвесил его на ладони. Осторожно, чтобы не потревожить Майю, положил его на компьютерный стол. Засунул руку в карман тренировочных и сжал в кулаке ключи. На цыпочках прошел в ванную, прихватив с собой все еще мокрые брюки и свитер. Переоделся, зашнуровал кроссовки и все так же на цыпочках выскользнул в коридор.

Сгустился туман, вокруг фонарей расплывались тусклые световые пятна, черные ветки отбрасывали размытые тени, повисшие прямо в плотном тумане. Эдик Беленький шел, внимательно глядя под ноги, на трещины в асфальте, к которым кое-где были приляпаны мокрые листья. Шел и видел вспышки света в зеленой мутной воде, ярких крохотных птиц, неподвижно парящих над цветами, себя, загорелого, в рубашке с распахнутым воротом, с легкой ношей за плечами. Майя шла впереди, и он видел ее затылок, тонкую шею, белый лепесток воротника. Путь был нелегок, но прекрасен и обещал чудесные приключения, и любовь, и дружбу, и славу, и миг ожидания был так же прекрасен, как миг свершения.

Эдик Беленький все шел и шел — куда-то к окраине и дальше, далеко-далеко, туда, где город перестает быть, переходя в заросшую колючей проволокой по хребту промзону, и еще дальше, туда, где мокрые рельсы принимают в себя печальные синие огни.

За его спиной, там, где висела в черном воздухе его квартира, громоздясь на другие такие же квартиры сонных и несчастливых людей, светилось окно. Потом погасло.

Этот мир отделился не так уж давно по астрономическим меркам, но успел обзавестись своей причудливой фауной — пока он размышлял, идти сразу в поселение или разбить палатку у речного обрыва (так, на всякий случай), толстая, мясистая, длиной в руку розовая лента высунулась на миг из сырого песка, быстро втянулась обратно и пропала там. Он так и не понял, кто это был — змея или гигантская многоножка.

Оставалось только надеяться, что в поселении такие не водятся.

Ограда из сосновых кольев была крепкой — самый настоящий форт; впрочем, колья не заостренные, без фанатизма.

Он поправил рюкзак, куда уместились палатка, спальник и все необходимое, и двинулся вдоль ограды в поисках ворот.

Нашел почти сразу — к воротам вела широкая гусеничная колея. След смазанный, разбитый, скорее всего за трактором на волокуше тащили бревна. Неподалеку он видел лесопилку.

Ни свалки, ни даже кучи мусора с внешней стороны ограды он не заметил. Хороший знак.

Ворота были распахнуты — чуть поодаль обнаружились и трактор, и рассыпанные бревна. Два деловитых человека в брезентовых куртках и сапогах стаскивали их в штабель.

Он сказал:

— Эй!

Они аккуратно положили бревно на землю и обернулись одновременно. Одинаково крепкие, обветренные, со светлыми глазами на кирпично-красных лицах. Потом они одновременно улыбнулись.

— Ты что, с материнки? — спросил один, который был чуть постарше.

— Ну как бы… да.

— Пешком? — спросил младший и хихикнул.

— Промахнулись, как всегда. — Он поддернул лямку рюкзака. — Пришлось вот идти.