— Конечно, я вам верю, Мишель! Но не пора ли нам возвращаться к дому?

— Мы ушли всего полчаса назад, неужели вам уже надоело?

— Нет, но родители будут беспокоиться…

— О том, что вы вот уже битых полчаса гуляете по парку собственного имения с женихом, которому они собираются вас доверить на всю оставшуюся жизнь? — В голосе Мишеля прозвучало легкое раздражение, ему в последнее время часто казалось, что поведение Джули продиктовано не столько естественной для девушки скромностью, сколько нежеланием выходить за него замуж…

— Возможно. — Джули решительно не желала замечать его недовольства.

— Так вы желаете идти домой? — Мишель чувствовал, что закипающая в нем ярость не позволит избежать очередной ссоры. Он знал, что ссориться с Джули за два дня до долгожданной свадьбы было бы глупо, но ничего не мог с собой поделать. Он так спешил встретиться с ней, так мечтал об этой чудесной прогулке под ясным июньским небом — и вот тебе раз! Оказывается, у его феи совсем иные планы, и общество горничных ей приятнее встречи с женихом, которого она не видела уже более двух месяцев. Мишель чувствовал острое желание немедленно вызвать кого-нибудь на дуэль и всадить в него пару-тройку пуль.

— Так вы желаете?..

— Желаю! — Джули решительно повернула к дому и пошла на полшага впереди него. Мишелю ничего не оставалось, как идти за ней, сдерживая в себе пронзительное желание схватить ее за плечи и прижаться губами к темному блестящему завитку на затылке.

Джули чувствовала его дыхание у своего левого плеча и думала, не стоит ли ей, наплевав на условности этикета, броситься к дому бегом.

Общество Мишеля опьяняло и пугало ее. Она, такая самоуверенная и находчивая, совершенно терялась в его присутствии. Когда они были далеко друг от друга, ничто не мешало ей предаваться светлым и воздушным мечтам о нем. Но живой Мишель буквально сводил ее с ума. Она не могла смотреть в его пронзительные зеленые глаза под тонкими черными бровями, чувствовать исходивший от него особый, только ему присущий запах и особенно принимать как должное прикосновение его рук к своим ладоням.

Он весь был слишком яркий, слишком горячий, слишком живой, чтобы она могла с ним разговаривать так, как разговаривала с другими людьми… В его присутствии волна эмоций захлестывала ее с головой, и, не зная, как с этим справиться, она устремлялась в бегство — подальше от него, поближе к светлым и безопасным мечтам о нем…

Шедший позади Джули Мишель чувствовал, что с каждым шагом, приближающим их к дому, напряжение в его душе растет, подходя к высшей точке. Он должен был немедленно, сейчас же сделать что-нибудь такое, что раз и навсегда прекратило бы его сомнения…

«Ну и черт с ней, если я ей на самом деле противен, пусть эта свадьба срывается ко всем чертям», — подумал Мишель и сделал то, на что, как ему казалось, он не отважился бы никогда в жизни.

Нагло, как пьяный гусар, ухватив Джули за край верхней юбки, он потянул за нее и, повернув к себе девушку, потерявшую от неожиданности равновесие, начал ее целовать. Он делал это совсем не так, как мечтал — трепетно и осторожно. Мишель держал Джули в своих объятиях так, как держат долгожданную добычу, приз, который оказался в руках лишь на мгновение и может быть в любую минуту потерян. Он старался взять от этого мгновения все, что только оно способно было ему дать…

«Кажется, он меня целует, и мне это нравится», — констатировала в какой-то момент для себя Джули совершенно очевидную, банальную, но такую важную сейчас для нее истину… Ей вдруг показалось, что она перешагнула какой-то невидимый порог, — порог, за которым мечта и реальность становятся единым целым, и обняла Мишеля так же крепко, как он обнимал ее…

В эту секунду Мишель понял, что люди умеют летать. Он чувствовал себя Наполеоном и Александром Македонским в одном лице, ибо все их завоевания по отдельности казались ему незначительными, по сравнению с только что одержанной победой. Почувствовав, как руки и губы Джули ответили ему, он осознал, что выиграл свой самый желанный приз — любимая девушка не просто будет его женой. Она будет его любить — горячо, по-настоящему, так, как мечтали все мужчины на свете с того самого дня, как вкусившему яблоко Адаму довелось впервые взглянуть на Еву глазами мужчины.

Когда через два дня в украшенной цветами деревенской церкви шло венчание, гостям казалось, что жених и невеста отмечены особым, божественным благословением — так ярко светилось счастье в их глазах, так нежно и пристально смотрели они друг на друга, боясь хоть на секунду отвести взгляд в сторону.

Старые и молодые, влюбленные и одинокие с удовольствием наблюдали за молодой парой, видя в их радости доказательство того, что счастье и любовь существуют на свете. И только некоторые, с меркантильным взглядом, могли оторваться от их лиц и взглянуть на изумительные бриллианты и аквамарины, украшавшие невесту. Говорили, что жених взял у родных в долг большую сумму и за два дня до свадьбы поздно вечером ворвался в лавку самого известного из городских ювелиров, требуя продать ему лучший из выставленных на продажу гарнитуров. Пессимисты утверждали, что подарок был сделан по требованию невесты, пригрозившей отменить свадьбу. Оптимисты же верили, что этот дар был материальным воплощением той безумной радости и эйфорического упоения счастьем, которые так редко озаряют человека…

Плотная, укутанная в шерстяную кофту тетка достала из сейфа коробку и положила ее перед Ивановым.

— Быстро вы его забираете, у нас уже кое-кто кругами ходил, надеясь выкупить — хотя цена и большая…

Иванов хмыкнул. Он знал, что цена, которую поставили гарнитуру в ломбарде, ничто по сравнению с его истинной стоимостью. Выложив на стол деньги (он только что снял с книжки почти все свои накопления), он направился к машине. Егор с видом телохранителя шел следом. Лиза робко жалась к ним — за всю дорогу до Москвы муж не взглянул на нее ни разу.

Только в машине Лиза решила нарушить молчание:

— Александр Николаевич, остальные деньги в сберкассе, давайте заберем.

— Какие деньги? — уточнил академик. На минуту ему показалось, что Лиза собирается признаться в краже денег из кабинета.

Но оказалось, Лиза говорила о другом:

— Они в ломбарде дали слишком много, я взяла только часть, а остальное положила на книжку.

— И сколько там? — иронически поинтересовался Иванов.

Лиза назвал сумму. Оказалось, что себе она взяла всего восемьдесят рублей…

Иванов, довольный тем, что гарнитур удалось вернуть в целости и сохранности, почувствовал, что на него неожиданно накатывает волна смеха:

— Ты хочешь сказать, что отдала в ломбард фамильный гарнитур потому, что тебе не хватало восьмидесяти рублей? — уточнил он у Лизы.

— Да…

Александр Николаевич посмотрел на жену, пытаясь понять, не шутит ли она, но Лиза была абсолютно серьезна.