В «Большом универсальном словаре ΧΙΧ века» (1866–1890) Пьера Ларусса отмечалось: «во времена Второй империи… мы встречаем… неизъяснимо странных мужчин – они действительно мужчины? – распоряжающихся туалетами… женщин из высшего общества, укрывающих груди княгинь газовыми складками, украшающих корсажи герцогинь лентами и цветами… Это тенденция, которая, как мы искренне надеемся, не превратится в обыкновение»[227]. Издание Journal des Modes d’Hommes также возмущалось появлением «бородатых кутюрье», идущих на смену женщинам-портнихам. Нехорошо, полагал автор, что «в наши дни мужчины одевают женщин». Во-первых, мужчинам недостает женского «врожденного вкуса», а во-вторых, они не имеют права посягать на «искусство и ремесло», составляющие источник пропитания для множества женщин[228].

Появление «бородатых кутюрье» во многом обусловливалось социально-экономическими тенденциями, затронувшими и не связанные с модой отрасли. По мере того как организация труда становилась все более профессиональной, масштабной и индустриализированной областью, мужчины постепенно начинали доминировать в профессиях, которые раньше считались сугубо женскими (например, акушерок сменили врачи). Женщины тем временем пополняли ряды неквалифицированной или полуквалифицированной рабочей силы: с появлением новых механических ткацких станков место искусных мужчин-ткачей заняли женщины и даже дети; точно так же на смену мужчинам-клеркам пришли женщины-секретари. Спектр обязанностей женщин-работниц, однако, стал намного более ограниченным и рутинным. Развитие капитализма на практике предполагало феминизацию и пролетаризацию рабочей силы.

«Моя работа – не только шить, но в первую очередь создавать новое», – заявлял Ворт. «Творчество – секрет моего успеха»[229]. Не удивительно, что современники Ворта высмеивали его претензии. Ипполит Тэн, без сомнения, имевший в виду Ворта, описывал кутюрье как бездельника, который, развалясь на диване и покуривая сигару, приказывает клиентке: «Пройдитесь, повернитесь; хорошо, возвращайтесь через восемь дней, и я придумаю платье, которое вам подойдет». Светская дама приходит, чтобы заказать платье, и он спрашивает: «Мадам, кто меня вам рекомендовал? Чтобы одеваться у меня, вы должны быть мне представлены». Если клиентка удивляется такому обращению, кутюрье отвечает: «Я великий художник. Я чувствую цвета не хуже Делакруа, и я творю. Платье стоит картины»[230].

«Мы все мечтали об этом платье, еще не зная его. Один лишь месье Ворт владеет искусством создавать туалеты столь же эфемерные, как наши помыслы». Так писал великий французский поэт Стефан Малларме, который в 1874 году практически в одиночку издавал модный журнал La Dernière Mode, публикуя в нем собственные тексты под разными мужскими и женскими псевдонимами: Маргарита де Понти и мисс Сатен (мода и покупки), Икс (театр и книги) и Le Chef de bouche chez Brébent (еда). Именно мисс Сатен призывала читателей: «Отправляйтесь в заведение месье Ворта в повозке, запряженной двумя лошадьми, привлеченные новостями о трех новых творениях Мастера»; одно из этих творений она описывала так: «Представьте себе (вы сумеете, если постараетесь) длинную юбку с репсовым шлейфом идеального небесно-голубого цвета – такого нежно-голубого, с опаловым сиянием, которое иногда окутывает, подобно гирлянде, серебристые облака…»[231]

В романе «Добыча» (1871) Эмиль Золя описывает персонажа-кутюрье, прототипом которого явно служил Ворт. Это «знаменитый Вормс, гениальный портной, перед которым преклонялись королевы Второй империи». Среди его посетительниц прелюбодейка и кровосмесительница Рене Саккар, которая часто навещает ателье, пропитанное «фимиамом чувственности и роскоши». Там «портной ставил Рене перед… зеркалом и, сосредоточенно сдвинув брови, смотрел на нее, между тем как взволнованная заказчица задерживала дыхание, боялась пошевельнуться. Через несколько минут маэстро, как бы осененный вдохновением, рисовал крупными неровными штрихами задуманный им шедевр, сухо изрекая: „Платье монтеспан из пепельного фая… длинный трэн, спереди закругленная баска… серые атласные банты приподнимают ее на боках… затем тюник с буфами из светло-серого тюля, буфы отделяются серыми атласными бейками“». Впрочем, иногда вдохновение отказывалось являться, и тогда портной приказывал клиентке прийти на другой день. В конце романа, когда Рене умирает, она остается должна Вормсу 257 000 франков[232].

Историки сравнивали империю Наполеона III с маскарадом, своеобразным представлением, одновременно зловещим и нелепым, где надуманный императорский двор состоял из женщин легкого поведения, иностранцев и авантюристов. Наполеон III был диктатором, одержимым славой Наполеона «Великого», который пытался украсить свое правление атрибутами легитимности. Иногда это принимало специфические формы: например, он настаивал, чтобы Евгения (которая сама была одержима образом Марии-Антуанетты) носила «политически значимые туалеты» из лионского шелка. Более заметным маркером служило содержание двора, который имитировал иерархические отношения и правила этикета, принятые в других королевских и императорских домах. Однако публика, появлявшаяся при дворе, была очень пестрой. То же самое можно сказать и о мастерской Ворта. Там можно было встретить дам полусвета и богатых американцев, с одной стороны, и аристократов и членов королевской семьи, с другой. Жозеф Примоли, племянник принцессы Матильды, посетил модный дом Ворта вместе со своей матерью в 1868 году. Высказавшись по поводу славы Ворта и дороговизны его моделей, он так отозвался о его клиентуре: «У Ворта [обитательница] предместья Сен-Жермен сидит между двумя содержанками»[233].

В своих мемуарах богатая американка миссис Мултон ярко демонстрирует значение моды при вульгарном французском дворе, где для каждого случая предписывались особые наряды. В 1866 году для недельного визита в Компьенский дворец миссис Мултон привезла с собой двадцать платьев: «Восемь дневных туалетов (считая дорожный), платье из зеленой ткани для охоты, которое, как мне сказали, было абсолютно необходимо, семь бальных платьев, пять платьев для чаепития». Похоже, что большая часть ее платьев шилась Вортом. Когда через два года ее с мужем снова пригласили в Компьен, тесть миссис Мултон отказался их отпустить. Будучи очень богат, он тем не менее считал, что это попросту слишком дорого. В конце концов, однако, он отступил, и миссис Мултон радостно бросилась к Ворту, чтобы заказать наряды для визита. В письме матери она так описывала свой дорожный гардероб: