– Привет! – махнула она мне рукой.

Как и у всех детей в «русском доме», типовой пяти-этажке в четыре подъезда, кожа у нее была цвета военного шоколада, который отец приносил со службы. Этот шоколад я любил – не лакомство, не для девчонок. Настоящий военный паек, грубым куском, а не плиткой, завернутый в толстую мятую фольгу. На Танечке из одежды были лишь трусики, панама и сандалеты, как и у всех ребят, – в такую жару просто невозможно было надеть еще что-то.

– Привет! – Я облокотился о раскаленную полоску перил, но тут же отдернул локти. – А где Лешка и Ксюша?

– Их доктор застукал с Фазилькой и Ахматом, прописал гору митаминок и посадил под домашний арест. Ты выйдешь?

– Да.

Первый этаж – невысоко. Я надел шорты, чтоб с карманами, сандалеты, кепку, всю в полумесяцах, перемахнул через перила и спрыгнул в сухую траву.

– Погнали на водокачку? – спросил я Танечку.

– Давай. Еще дядя Ясель скоро привезет вату. У тебя есть денежки?

Я с гордостью вынул из кармана пять желтых монеток с угловатыми орлами и арабской вязью по окружности.

– Ого… – уважительно сощурилась Танечка. – Давай купим, а потом на водокачку.

– Давай. – Мне было жалко денег, но мама говорила, что о девочках надо заботиться.

Мы обежали дом и вышли во двор, куда выходили подъезды всех трех «наших» пятиэтажек. Там, как обычно, ходили козы, оставляя в пыли черный горошек какашек. Они рылись мордами среди мятых картонных коробок и отмахивались хвостами от мух, но те их все равно донимали, и козы жалобно блеяли. Дядю Яселя, как всегда, было слышно издалека, потому что он звонил в колокольчик, когда вез свою тачку со сладкой ватой и ледяной кока-колой в стеклянных бутылочках с талией.

Мы рванули через двор, на ходу выкрикивая:

– Дядя Ясик привез свой тарантасик!

Правда, слушать было некому – пойманные за игрой с арабчатами друзья томились в прохладных застенках квартир, а у остальной мелюзги денег на вату не было.

Дядя Ясель вкатил тележку во двор и стал громче прежнего названивать в свой колокольчик. Мы подбежали, даже на такой короткой дистанции обливаясь потом.

– Маркаба, валад! – поздоровался дядя Ясель.

– Маркаба, – ответил я, подыскивая подходящие слова на арабском. – Мэ уа самат.

И пальцами показал «два».

Дядя Ясель понял – он почти всегда понимал, что говорят дети. Откупорил две бутылочки кока-колы и дал два пакетика голубой ваты. Я протянул все деньги, забрал покупки и отдал Танечке ее долю.

– Фулюз, – напомнил дядя Ясель и протянул сдачу.

– Шукран! – хором поблагодарили мы и направились к водокачке.

Там можно было купаться. Не всегда, конечно, только когда дежурил старый немой араб – он давал детям плескаться в отстойнике.

– Ты знаешь, кто там сегодня? – спросил я у Танечки.

– Нет. – Она пожала плечами и развернула сахарную вату с вплавленными в нее голубыми горошинками.

Мы дошли до края двора, наслаждаясь тающей во рту карамелью и пузырящейся влагой. Дальше ходить было нельзя, это был наш край ойкумены. Только для нас – семилетних жителей «русских домов». Невидимая, но явственная граница. Зато в обратную сторону можно было ходить гораздо дальше, за дорогу, за дальний дом, и даже добираться до небольшой пальмовой рощицы. Оттуда было видно «наши» дома и слышно, если мама позовет к обеду. Еще дальше была пустыня.

Но на самом деле мы всегда заходили за край. Каждый день. Главное было не попасть на глаза доктору. В этом и был главный смысл всех наших прогулок – зайти за край и найти там что-нибудь новое. Мир за краем был невероятно огромен, непонятен и сильно отличался от всего, что говорили родители. В нем не было красных стен Кремля, Первомая, дедушки Ленина и грозного министра обороны, который то и дело высылал из Советского Союза приказы, из-за которых отца почти не бывало дома.

Зато в нем было столько всего… Время от времени мы назначали разведчика из тех, чьих родителей не было дома, чтобы раньше времени не поднялся шум и чтобы можно было, не шатаясь толпой, найти что-нибудь интересное. Доктора в такие часы мы брали на себя, добровольно заходя к нему в квартиру за кислющими «митаминками». Сегодня родителей не было ни у меня, ни у Танечки, но и прикрыть нас было некому, поэтому мы нерешительно остановились на невидимой черте, проведенной между нами и миром.

Вата была очень вкусной, а кока-кола кололась, как всегда. Но солнце припекало и стоять на одном месте было не очень приятно.

– Может, не пойдем? – осторожно предложила Танечка. – Мне что-то не очень хочется купаться. К тому же Лешка, ты не знаешь, кидался в молодого араба камнями. Если поймает, будем сидеть под арестом. Хочешь, я тебе покажу новое место, которое Ксюха разведала? Она только мне показала, а Лехе нет, потому что этот дурак бабахнул у нее над ухом из своего «семилетника», и у нее в ушах гудело целый час.

Лехе было уже целых одиннадцать лет, поэтому свой хромированный капсюльный револьвер, неотличимый от настоящего, он назвал «семилетником», подчеркнув его главное назначение – пугать семилетних друзей. Зато Алеша был лучшим разведчиком и лучшим драчуном в редких стычках с арабчатами. С ним было не страшно. Раньше он жил в Корее и знал борьбу, в которой бьются ногами.

Ксюша была его любовницей, все это знали, даже последняя мелюзга, но обзываться боялись – Алеша мог догнать и оттаскать за уши любого. Они часто ссорились по пустякам и скорее всего так никогда и не поженятся, а Ксюша еще любила после ссор подстраивать Лешке мелкие пакости. Но даже за это он не таскал ее за уши.

– А что на том месте? – спросил я, чтоб не переться куда-нибудь из-за девчоночьих пустяков.

– Это секрет, но тебе понравится, – хитро пообещала Танечка. – Только это далеко. В пустыне.

У меня замерло сердце. В пустыню, да еще далеко, не отваживался заходить никто из мальчишек-разведчиков. Там, конечно, не было цыган, которые могли забрать всю одежду, все игрушки и даже ребенка, чтоб заставить его плясать на канате, но зато там можно было заблудиться по-настоящему, и еще там были шакалы. На взрослых они не нападали, но Лешка рассказывал, как напали на него, и ему пришлось разгонять их выстрелами из «семилетника». Он не заходил далеко, хотел подняться лишь на первый бархан, но хватило и этого. А еще дальше, говорят, водились львы.

– Вы что, ходили туда? – ужаснулся я.

– И не один раз! – показала язык Танечка. – Струсил?

– Скажешь тоже. – Несмотря на жару, у меня по телу побежали мурашки.

– Тогда пойдем.

Мы снова прошли через двор, помахали Яселю и зашли за дом, чтобы хоть немножко пройти в тени. Сухая трава колко шуршала под ногами, и здесь уже был слышен непрерывный звон цикад. Я много раз пробовал найти хотя бы одну, но у меня ни разу не получилось отыскать ее по звуку в скомканном войлоке низкой травы. Звук раздавался, казалось, отовсюду, безнадежно обманывая ощущения. Он был, но ориентироваться на него было нельзя. В конце концов уши переставали его воспринимать.