Оливия заглянула в распахнутую дверь капитанского отсека, который был переделан под гостиную, совмещенную с кухней. Повсюду лежали книги, на журнальном столике дымилась недопитая чашка кофе, в углу задорно тикали напольные часы.

– Вы кого-то ищете? – раздался приветливый голос, и Оливия обернулась.

Перед ней, вытирая руки клетчатым полотенцем, стояла полноватая женщина.

– Извините за вторжение, я никого не увидела на палубе и позволила себе войти, – произнесла Оливия, виновато улыбнувшись.

– Ничего страшного, у нас же нет дверного звонка, – успокоила ее хозяйка. – Да и потом, когда живешь на барже в окружении богемы, привыкаешь держать дверь нараспашку: постоянно кто-то уходит и приходит безо всякого приглашения.

– Скажите, а месье Луи Рошфор ведь здесь обретается?

Женщина удивленно вздернула бесцветные брови.

– Давненько им никто не интересовался – вот обрадуется старик… Спускайтесь по лестнице вниз и идите вдоль кают до кормы – там еще одна палуба. Скорее всего он дремлет в кресле или рисует.

Нижний корабельный ярус состоял из десяти кают с круглыми окошками-иллюминаторами, из некоторых раздавалась музыка, тянулся сигаретный дымок. В других было темно и тихо. В хвостовой части судна обнаружился компактный дек, где стояли четыре матерчатых кресла и квадратный, грубо сколоченный стол. Оттуда открывался вид на пышный лес в зеленоватой дымке набухающих почек. Пахло свежестью речного простора и дымной горечью далекого костерка…

Спиной к Оливии сидел одинокий худощавый человек в вязаной шапочке. Мужчина был настолько неподвижен, что его можно было принять за элемент корабельного декора, если бы не исходившее от него монотонное бормотание, нарушавшее речную тишину. Она обошла его справа, стараясь ступать как можно увереннее, чтобы он услышал ее приближение, и, заглянув ему в лицо, вздрогнула от удивления: с обветренного морщинистого лица на нее смотрели выразительные, не по-стариковски яркие глаза.

Внимательно изучив ее с ног до головы, Рошфор перестал бормотать и прошамкал с характерным для носителей зубных протезов причмокиванием:

– Приветствую вас, мадмуазель! Вы, наверное, Бруно ищете? Все красивые девушки, приходящие сюда, ищут Бруно.

– Нет, месье Рошфор, мне нужны вы…

– Вот так дела, – старичок подтянул к себе рукой пустое кресло и жестом предложил ей присесть. – Бывает, месяцами не с кем словом перемолвиться… а тут такой сюрприз. И чем же я обязан удовольствию вас лицезреть?

– Вашей биографии, месье. Вернее, вашему близкому знакомству с Дорой Валери. Я занимаюсь арт-журналистикой и пишу о ней очерк.

– Ах, журналисты… – разочарованно протянул Рошфор. – Вашего брата я всегда недолюбливал. Вы как стервятники, которые стремятся разворошить птичье гнездо и поскорее улететь с добычей.

– В мои планы не входят спекуляции на тему взаимоотношений Доры и мастера. Меня просто заинтересовала ее семейная история…

Рошфор взглянул на нее задумчиво и пожевал губами.

– И что конкретно вы хотели бы от меня услышать?

– Вы же хорошо их знали. И даже жили бок о бок в доме Монтравеля одно время. Дора тогда, кажется, вела дневник…

– Она действительно делала какие-то записи, говорила, что для младшего брата. Семья бросила его в Одессе, и мальчишка сгинул в безвестности. Дора так его и не отыскала. А про дневники ничего вам сказать не могу, мадмуазель. Если они и были, то искать их нужно в Кольюре – там много личных бумаг осталось на хранении, поспрашивайте в музее.

Оливия покачала головой в знак согласия.

– Скажите… а имя Ольга вам ни о чем не говорит? – неожиданно ввернула она. – Ведь у Доры, кажется, была русская подруга в Перпиньяне.

– Как же не говорит… К Ольге… – он наморщил лоб, будто силился вспомнить, – Белозерской она и уехала в тот весенний день сорок четвертого, когда с Монтравелем случилась трагедия. Потом примчалась назад с первым же поездом, да поздно. А он до последнего о ней и беспокоился… Вот что я вам скажу, мадмуазель: если бы не Дора, мастер не заключил бы сделки с баварцем, и, может статься, не случилось бы этой проклятой катастрофы. Эх-х, вертихвостка…

Старик насупился и уставился перед собой, будто на невидимом экране в быстрой перемотке показывали его прошлое.

– Месье Рошфор, о какой сделке вы говорите? Что за баварец? – Оливия аккуратно коснулась его плеча, надеясь выудить еще немного полезной информации.

Но старик не реагировал. Он вновь принялся шевелить губами, едва различимо бормоча:

А часики-то тикают…

Никуда от нее не денешься, от природы. Доктор так и сказал: откладывать вам некуда, мадам, репродуктивная система – очень тонкая машинерия, которая быстро изнашивается! Поговорите с мужем, ему тоже нужно пройти осмотр. Возможно, дело и не в вас. Сейчас бесплодие среди мужчин – проблема нарастающая: стресс, алкоголь, курение…

Легко сказать, поговорите. Где он, муж-то? Ведь они с Ларри даже не расписаны. Прожили шесть лет – ни детей, ни собственного угла, ни перспектив… Так и будет она полы в чужих домах драить да за мадмуазелями вещички прибирать. А мадмуазели эти – перед глазами Саломеи тут же всплыло свеженькое личико Оливии – мужчинам только головы морочат, нет у них серьезных намерений. Вот покрутила эта полячка амуры с ее Ларри, все деньги из него вытянула, да и уехала в свой Гданьск жениха искать. А он вернулся домой – и хоть бы прощения попросил! Так ведь нет, включит себе футбол и сидит часами, на Мбаппе[34] любуется. А у самого глаза, как у телка перед забоем, – ну такие тоскливые, такие потухшие… Как тут не обидеться!

Под аккомпанемент этих грустных мыслей Саломея обогнула сквер Паньоля и оказалась возле церкви. С высоты ее отреставрированного фасада созерцали мирскую суету двенадцать апостолов, а над круглым переплетчатым окном сиял спасительный крест. Саломея воздела было руку, чтобы перекреститься, да так и замерла в незаконченном движении.

На скамейке сбоку от церкви, в тенистом и малолюдном уголке, сидели двое. Месье она признала сразу – на нем был тот самый клетчатый пиджак, который она забрала накануне из химчистки. А вот дамочку Саломея видела впервые… Ничего себе дамочка, ухоженная, и одета со вкусом! Месье ей что-то объяснял, улыбаясь лучшей своей улыбкой, а она покачивала ногой в востроносой туфельке и смотрела на него так… пронзительно.

В эту минуту где-то за спиной зашипел пневматическими дверями подошедший к остановке автобус, и Саломея, еще раз бросив подозрительный взгляд в их сторону, подхватила свою мавританскую юбку и припустила что было сил. Поправляя на ходу съезжающий парик, она взобралась на ступеньку, прокомпостировала билет и, прежде чем пройти в салон, оглянулась. Парочка прощалась – вполне целомудренно, но Саломее отчего-то взгрустнулось. Хоть и недолюбливала она мадмуазель, но все же от месье Лаврофф такого не ожидала: стоило девчонке голову кружить, если это все не всерьёз!