Когда Руис передал слова Лукаша, Нейман сразу понял, что это не просьба. За все месяцы нахождения на базе Каховский ни разу ни о чем не просил. Все контакты происходили через его жену, и только по телефону или видеофону. Вещи, продукты, медикаменты — все, что требовалось для комфортной жизни, либо сбрасывалось с вертолета, либо оставлялось на границе запретной зоны. Лукаш запретил кому бы то ни было появляться на своей территории. И парочка незадачливых папарацци, тайком проникших туда с попустительства охраны, была доставлена в местную больницу с рваными ранами. Официальный диагноз — нападение диких зверей.

Теперь, когда Каховский отказался от препарата, который годами колол ему Андрулеску, его звериное «Я» выходило на волю каждые двенадцать часов. Обычно с заходом солнца. Ученым еще предстояло выяснить связь между этими двумя событиями. А пока, наблюдая за ночным обращением в кугуара, Нейман видел, как Лукаш учится контролировать Зверя. И как с каждым разом это получается все лучше и лучше.

Сейчас, спустя несколько месяцев, даже в теле животного Каховский вел себя вполне осмысленно, но у Генри не было ни малейшего желания проверять это на собственной шкуре.

И вот вчера Руис сказал, что Каховский хочет поговорить. Встретиться лично.

Первое, что испытал Генри — страх. Инстинктивный, безотчетный. Подсознательное предчувствие скорой беды.

Он пытался подавить в себе эти чувства. Но беспричинная паника не желала исчезать. Наоборот, она заставила его передумать, вернуться в лабораторию и нажать заветную кнопку, соединявшую видеофон с видеофоном в коттедже Каховских.

К трубке подошла Ева. Пополневшая, раздобревшая, что называется «кровь с молоком». Но при всей своей полноте и внушительном животике она оставалась такой же милой, как прежде. Генри был рад увидеть ее.

— Добрый вечер, профессор. Мы ждем вас.

Вот и все. Никаких вопросов, только голая констатация факта.

И решение было принято, как на автомате. Нейман еще не успел обдумать его, как услышал собственный голос:

— Буду через двадцать минут.

— Поторопитесь, уже довольно поздно. Четвероногий Лукаш не так лоялен, как двуногий.

Последняя реплика могла бы сойти за шутку, если бы не была предупреждением.

И вот спустя двадцать минут он уже был у границы запретной зоны, отгороженной от остального мира новейшей защитой. Между столбов светилась тонкая, как паутинка, и почти такая же незаметная сеть лазерных лучей. Блок питания находился на базе, как и дистанционный пульт. Еще один пульт был выдан Каховским, так что без разрешения хозяев проникнуть на закрытую территорию было весьма проблематично, но при поддержке охраны — возможно.

Едва Нейман захлопнул за собой дверцу машины, как лазерные лучи на входе мигнули, а потом и вовсе погасли. Из тени деревьев выступил Лукаш. Хмурый, не скрывающий недовольства, словно предстоящий разговор заранее был ему не по нраву. И сердце Неймана снова сжалось в холодном предчувствии.

— Идемте, профессор, — Каховский глянул на солнце, — времени мало.

— Мы можем поговорить и здесь, — Нейман пожал плечами. Перспектива оказаться в доме Каховских после захода солнца его совсем не радовала.

— Нет, Ева тоже должна присутствовать. Это ее идея. И я согласился с ней лишь потому, что ее вариант мне нравится больше, чем то, что предлагали нам вы.

Они направились по широкой аллее к дому, чья остроконечная крыша, покрытая красной черепицей, виднелась над верхушками деревьев.

— Ее идея? — Нейман даже не смог скрыть удивления. Чего такого придумала Ева, что Лукаш совсем не рад?

— Идемте. Здесь не место для разговоров.

В гостиной Неймана встретила Ева и ее старший сын — белобрысый мальчуган лет шести. Генри напряг память. Кажется, мальчика звали Дима. И тут же мысленно обругал себя: старый дурак, не догадался взять мальчишке хотя бы конфету!

— Присаживайтесь, профессор, в ногах правды нет, — Ева с улыбкой указала на кресло. — Чай, кофе?

— Чай, пожалуйста. Зеленый, без сахара.

— Дим, — молодая женщина потрепала сына по голове, — поздоровайся с профессором Нейманом и иди в свою комнату, поиграй.

Мальчик послушно выполнил просьбу матери.

Когда он ушел, Лукаш, все это время стоявший в дверях, привалившись плечом к косяку, ленивой походкой двинулся к жене. Сел, по-хозяйски обхватив ее рукой за талию, и от профессора не укрылось, как большая ладонь вера легла на округлый живот.

Пригубив чай, Нейман поставил чашку на стол.

— Так о чем вы хотели поговорить?

— О моем положении, — Ева кивнула на живот. — Мне скоро рожать.

— Знаю. Мы уже обсуждали, что роды пройдут в нашей больнице под наблюдением наших врачей. Вы хотите пересмотреть нашу договоренность?

— Нет. Но мне нужна помощь.

— Какого рода?

— Мне нужен кто-то, кто возьмет на себя часть работы по дому. Я сама уже не справляюсь, а Лукаш, — она бросила на него насмешливый взгляд. — Лукаш не всегда в состоянии. Частенько помощь нужна ему самому.

Каховский сверкнул глазами:

— Это были единичные случаи.

— Но они были, — подытожила Ева со свойственным ей упрямством. — Плюс Димке почти шесть. В садик он не ходит, и когда пойдет в школу — одному Богу известно.

— Мы договаривались о домашнем обучении.

— Я помню.

— И мы предлагали вам приходящую прислугу.

— Из числа ваших военных? — Лукаш презрительно фыркнул. — Я так и вижу эту прислугу: вооруженные до зубов, в бронежилетах и касках. Ах, да, еще с постоянно взведенным курком, а то вдруг этому монстру, то есть мне, стукнет в голову напасть на них и сожрать. Они же так все это и представляют. Я для них хуже дикого зверя, подцепившего бешенство!

Нейман сокрушенно покачал головой:

— Это не твоя вина, Лукаш…

— И не ваша, профессор, — успокоила его Ева. — Но Лукаш не хочет видеть в нашем доме людей. Вы понимаете, о чем я? — Она нагнулась ближе, вглядываясь в глаза Неймана. — И мне тоже не хочется.

— После того, что случилось с теми двумя папарацци, вряд ли кто-то добровольно рискнет войти к вам без оружия, — проворчал Нейман. — Неужели нельзя было найти более мирный способ выпроводить их отсюда?

— Они пробрались в мой дом! Они снимали мою жену! Голой!

Голос Лукаша сорвался на рык. Его лицо побледнело, в глазах вспыхнула ярость. Рука вера, лежавшая на подлокотнике дивана, сжалась в кулак, и когти, прорвавшись сквозь кончики пальцев, прочертили по полированной поверхности четыре глубокие борозды.

Нейман невольно поежился.

Ева даже не вздрогнула. Наоборот, мягко погладила Лукаша по щеке. Тот задержал дыхание, беря себя в руки, а потом процедил: