В результате такого отеческого совета Луи босиком ринулся в будуар жены и прорычал, что она не имеет права жаловаться на него за его спиной. Гортензия отрицала какие-либо жалобы со своей стороны, но он не верил ей и отказывался принять ее опровержения, будто она предала его в объятиях любовника. Очень трудно теперь определить, были ли оправданы подозрения Луи в отношении верности его жены или же они питались семейными сплетнями, направленными на дискредитацию Жозефины с использованием ее дочери. В своих мемуарах Гортензия снова и снова утверждает, что подозрения были беспочвенны, но при чтении между строк становится, по крайней мере, очевидным, что ей нравилось флиртовать с несколькими молодыми офицерами, и даже если она держала эти связи в разумных пределах, ее поведение как королевы было неосторожным. И она все еще была тайно влюблена в де Флаота, что подтверждалось любопытным разговором, который имел место между Гортензией и Каролиной приблизительно в это время. Каролина притворилась, что прониклась доверием к своей невестке, и призналась, что сама испытывала любовь к де Флаоту, а он будто бы сказал ей, что связан обещанием с Гортензией. Гортензия была поражена таким откровением, явно считая этого красивого молодого офицера своим личным поклонником, но сомнительно, чтобы в тот период он был ее любовником, хотя определенно он стал им позже, когда жизнь с Луи была более невыносимой для женщины, ценившей чувство собственного достоинства.

Луи предпринял несколько попыток поправить брак, но его предложения всегда сопровождались множеством условий и помпезных призывов к «правдивости при нарушениях приличий» со стороны его жены. Гортензия, хотя и была по природе своей скромной и несомненно израненной этим тяжелым человеком женщиной, проявила не меньшее упорство. Так что ничего не вышло из его неистовых воззваний даже тогда, когда он послал ей длиннющий список предложений, которые читаются как условия мирного договора между двумя враждующими государствами. После провала этой яростной попытки к примирению Луи прибег к слежке за своей женой и посадил в ее прихожей французского лакея с указанием «замечать все, что происходит, когда стемнеет, в апартаментах его жены, даже прибытие и уход ее посетительниц-женщин».

Между тем отношения между императором и его марионеточным королем продолжали ухудшаться, пока не приблизились к окончательному разрыву. Луи, несомненно, полагал, что если сам Наполеон мог делать герцогов и маршалов из старши́н, конских барышников и красильщиков-подмастерьев, то он, как независимый суверен, также имеет право назначить несколько голландских маршалов и восстановить дворянские титулы в Голландии, которые там существовали до революции. Вскоре Луи напомнили о чем-то таком, что ему никогда не следовало бы предавать забвению, а именно о том, что Наполеон имел один набор правил для самого себя, а другой, очень трудный, для всех остальных, включая жен, братьев, сестер, сенаторов, сатрапов и генералов на поле боя. Только в одном плане он стремился помочь Луи, уговаривая Гортензию проводить больше времени в Голландии, а не в длительных отлучках с целью посещения матери, которые вошли у нее в привычку. Но и в подобном случае, когда ему удалось убедить Гортензию воссоединиться с мужем, Луи свел на нет все его усилия, воздвигнув стену между апартаментами жены и своими собственными. Можно предположить, что одно лишь подобное действие было способно привести их в состояние постоянной размолвки. Но этого не случилось, и не только потому, что Наполеон запретил развод, но и потому, что в самом Луи теплилась почти безнадежная вера в возможность залечить раны, нанесенные невротической чувствительностью его жены и собственным подозрительным характером. В его постоянных призывах к жене можно усмотреть элементы самобичевания, как в случае, когда он появился у ее кровати посреди ночи и закричал: «Если ты только признаешься в своей неверности, я прощу тебя и мы начнем новую жизнь!»

Удар, который обрушился на королевскую чету 5 мая 1807 года, не имел ничего общего с обычными низменными склоками, так как в тот день умер от крупа шестилетний Наполеон Шарль, первый ребенок от этого брака. Такое страшное горе в дополнение ко всему прочему едва не лишило Гортензию рассудка, и понадобилось применение физической силы, чтобы оторвать ее от мертвого ребенка. При своем общем несчастье муж и жена проявляли сострадание друг к другу, но Гортензия была безутешна, понимая, что смерть этого ребенка повысила вероятность развода для Жозефины. Жозефина, также подавленная горем, поспешила присоединиться к дочери, и мадам Жюно, наблюдавшая ее отъезд, утверждает, что страх перед разводом отражался в каждой слезе, которую она проливала по молодому принцу. Гортензия в состоянии нервного изнеможения покинула Голландию для продолжительного лечения в Пиренеях и после пребывания там в течение некоторого времени, иногда в компании Луи, но чаще без него, вернулась в Париж, преисполненная решимости не только остаться в этом городе, но и получить развод.

Она недооценивала намерение Наполеона держать ее привязанной к своему мужу. Под его влиянием была предпринята еще одна попытка помирить несчастную пару. 20 апреля, почти через год после смерти ребенка, вокруг которого сосредоточивались надежды Богарне, Гортензия родила в Тюильри третьего ребенка. Это были трудные роды, и некоторое время она была серьезно больна, но в конце концов, они воссоединились с мужем в Голландии, где Луи с сатанинской ухмылкой намекнул, что, по существу, мальчик не является Бонапартом. Ревность в отношении этого ребенка (которому через сорок лет предстояло властвовать в качестве Наполеона III) проявилась в нежелании Луи приветствовать его рождение традиционным пушечным салютом. В течение некоторого времени он вообще отказывался от произведения каких-либо салютов, но потом разрешил салют из двадцати одного орудия, что соответствовало рождению королевской дочери. В качестве отцов Наполеона III в разных источниках называются де Флаот, адмирал Верюэль и молодой чиновник по имени Деказес. Но едва ли можно сомневаться, что подобные слухи распространялись Каролиной, которая все еще стремилась к признанию собственного сына наследником трона.

Наполеон, как рассказывали, был сильно подавлен смертью Наполеона Шарля. Но в тот самый день, когда эта новость застала его в Польше, где он праздновал крупную победу над русскими, он появился перед одной из депутаций со столь добрым выражением лица, что, как предложил Талейран, ему следовало бы выразить хотя бы некоторую грусть. «У меня нет времени, чтобы развлекать себя чувствами сожаления, подобно другим людям!» — резко заметил Наполеон и написал в этой связи краткие письма Жозефине и Гортензии. В письме к лишившейся ребенка матери он признавал: «Твоя