Геннадий усмехнулся и принял дурацкий подарок.

На обратном пути в степи случилось с ним одно происшествие. Когда солнце скрылось за тучами, впереди — там, где степь наползала на небо, вдруг заметил Кауров нечто необычное. Ему навстречу двигались три точки, они быстро превратились в три серых комка. А еще спустя мгновение у Геннадия похолодел позвоночник — прямо на него бежали три волка.

Рядом не валялось ничего, чем можно было бы отбиться от хищников. А добежать до ближайших деревьев Кауров уже не успевал. Он достал из кармана паркер, снял колпачок, обнажив острое перо. Сжимая это смешное оружие, Геннадий уже видел, как колышутся на ветру загривки волков, как из их пастей вырывается пар… Выскочив перед ним на дорогу, звери, как по команде, свернули в сторону. При этом двое хищников даже не удостоили человека взглядом. Но третий волк остановился и уставился на Каурова. Из его пасти вывалился язык. Обнажились белые клыки. Бока волка сотрясались от долгого бега. Он не рычал, не щетинился, а просто изучал человека. Буравил Каурова матово-черными зрачками. Смотрел так, будто хотел получить ответ на какой-то свой волчий вопрос. Этим взглядом волк будто пригвоздил Геннадия к невидимой стенке. Заболело в затылке. Боль нарастала. Кауров был не в силах ее выносить и зажмурил глаза. А когда открыл, волк исчез.

Геннадий закрутил головой по сторонам. «Неужели привиделось? — недоумевал он. — Да что же такое происходит? Сплошные глюки». Но, пройдя несколько шагов, различил на снегу волчьи следы. А еще — капельки крови, пересекавшие заснеженный тракт. Приглядевшись, Кауров увидел и другие следы. Стало ясно: кровь на снегу оставил какой-то мелкий подраненный зверь. Волки его и преследовали, а Кауров им был совсем неинтересен. Но все равно, не желая искушать судьбу, Геннадий дальше припустил по дороге трусцой, то и дело боязливо оглядываясь.

…Выбежав на окраину станицы Островской, он испытал облегчение. Склонился над первой попавшейся водопроводной колонкой, долго пил обжигающе холодную воду. Проходившие мимо люди глядели на чужака с опаской. Но при этом все с ним здоровались — то ли у них в Островской так было принято, то ли Геннадий успел станичникам глаза намозолить.

Любая задержка была чревата опозданием в Волгоград, но Кауров был слишком разгорячен бегом по степи. Кровь все еще пульсировала у него в висках и мешала принимать здравые решения. Поэтому он задумал напоследок повидать самого старого жителя станицы, сумасшедшего деда Панкрата Чудилина. Ведь у Геннадия до сих пор не было ответа на главный вопрос — что связывало деда Акима с бандитом Лазарем Черным?

Прохожие указали дорогу к нужному дому. Калитку отворила дочь Чудилина — Анфиса Панкратовна.

— Папа в кухне. Пойду проверю, не спит ли, — сказала она.

Женщина скрылась в маленькой дворовой постройке с одним-единственным окошком и трубой на крыше.

«Так вот что у них кухней называется», — отметил про себя Кауров.

Ему повезло. Старик Чудилин не спал. Но Анфиса Панкратовна предупредила гостя:

— Вы не обессудьте. Дедушка иногда и сам не ведает, что говорит. Видения его посещают.

Оставив в крошечной прихожей ботинки, Кауров неуверенно вошел в крохотную комнатушку. Угадал в полумраке кровать, а на ней — полулежащего на нескольких высоких подушках бородатого человека.

Геннадий готовился уже прибегнуть к своим традиционным расспросам. Но Панкрат упредил его.

— Кого это бесы привели? — зарычал он. — Прочь! Я вот молитву сейчас зачту, Богородицу призову.

Кауров оторопел от такого приема.

— Какие бесы, дедушка, вы что?

Но Панкрат не унимался.

— Прочь, прочь, злое семя!

При этом старик смотрел не на Каурова, а куда-то поверх него. Будто обращался к кому-то невидимому, стоящему за спиной гостя в углу возле печки. Геннадий даже оглянулся с испугу, но никого позади себя не заметил.

— Э, да я знаю, кто ты, — заявил вдруг Панкрат. — Не тебя ли позапрошлым летом в Игрищах видал? Не ты ли возле церкви бродил надысь?

Услышав про церковь, про Игрища, Кауров сразу вспомнил рассказ участкового про степного нежитя. Еще раз оглянулся на печку и в страхе отпрянул из угла.

— Да будет вам, папа, человека пугать, — вмешалась в разговор Анфиса Панкратовна. — Человек из самого Питера прибыл. Фамилия его Кауров.

Только после этих слов Панкрат наконец перевел взгляд на Геннадия.

— Кауров, — задумчиво повторил старик. — И чего тебе надо, Кауров?

— Я предков ищу. Вам фамилия моя знакома?

— Может, и знакома.

— Может, тот Кауров, которого вы знали, мой родственник!

— Нет. Тот Кауров одинокий, бездетный был. Божий старец. На отшибе отшельником жил. Отца моего приходил отпевать. Людей лечил да молился много. А других Кауровых я и не знал в наших краях.

— Что стало с тем божьим старцем?

— Расстреляли. За то, что бандитов укрывал. Да только пойди разбери, кто бандит, а кто нет. А Кауров, верно, всех привечал без разбору. Как человеку отказать, если на ночлег просится.

— Бандиты, из-за которых старца убили, — не Лазарь ли Черный с Евхимом Буяновым?

— И про них тебе ведомо, — удивился Панкрат. И тут в нем опять произошла странная перемена.

— Да кто ты есть такой? Не подходи ко мне, — начал он вдруг неистово креститься.

— Как кто? Я Кауров из Питера. Меня же представили вам. Вы позабыли.

— Ничего я не позабыл, — Панкрат опять перевел взгляд за спину Геннадия. Лицо старика напряглось. Он будто что-то важное силился вспомнить. Будто был в комнате и одновременно где-то еще. Панкрат молчал. Потом начал осуждающе качать головой.

Подождав еще какое-то время и не получив ответа на свой вопрос, Геннадий отступил в прихожую и принялся шнуровать ботинки.

— Быть беде! — вдруг изрек старик. Кауров замер. Панкрат сидел теперь с закрытыми глазами. Он заговорил, раскачивая головой в такт словам:

— Нету покоя мертвым костям. Нету приюта убиенной душе. Ищи девушку в Даниловке. Приготовься муки принять. Спрячься в огне. Убей двух врагов. Молись, молись, молись…

Кауров чувствовал, как с каждым Панкратовым словом у него что-то нехорошее происходит в голове. С не зашнурованными ботинками выскочил он из Панкратовой кухни на воздух, подальше от этого сумасшедшего бреда…

В расстегнутом пальто, сбитой набекрень меховой шапке и с безумным взглядом Геннадий брел по центральной улице станицы Островской. Встречные прохожие больше с ним не здоровались, но оборачивались и подолгу смотрели вслед.

Крупные хлопья снега падали Каурову на лицо. Он нервно хватал их ртом. Раскачивающееся из стороны в сторону, будто неживое лицо деда Панкрата все еще стояло перед глазами. А его последние жуткие слова застыли в ушах. «Приготовься муки принять!» — неужели это предупреждение было адресовано ему? «Спрячься в огне, убей двух врагов!» — что все это значит? А упоминание конкретного населенного пункта Даниловки, в которой следует искать какую-то девушку, только добавляло всей этой абракадабре зловещего смысла.