— Ты Пашу еще забыл.

— И Бузю тоже. Я и этого невыносимого щенка люблю, несмотря на то, что он вчера нашкодил возле входной двери, — когда Никита начинает бухтеть, в очередной раз понимаю, за что я его сильно люблю. Он будет ворчать, бубнеть, проявлять недовольство, при этом ты не будешь на него обижаться. Его придирки чаще все обоснованы.

— Так что ты решил по поводу отца? — осторожно его спрашиваю, когда оказываемся в спальне. Я удобно устраиваюсь возле его бока, положив голову ему на плечо.

— Встретимся, не буду же матери из-за него отказывать.

— А если они помирятся и будут вместе жить, примешь?

— Если мать будет счастлива с ним, то приму, если будет нервы трепать, отправлю туда, откуда приехал.

— Мой папа, когда был здоровым, всегда держал домашних в ежовых рукавицах. Его слова было решающим, — нервно закусываю губу, Никита не отрывается от своего телефона.

— Как он?

— Мама говорит, что нормально. Много денег уходит на лекарства, продукты. Он стал капризным, как ребенок. Это понятное дело, всю жизнь вел активный образ, а тут прикован кровати. Маме тяжело, как морально, так и финансово. Она ведь не работает.

— А на что она живет?

— Папина пенсия, наверное, что-то еще от соцзащиты. Но это мало, раньше я помогала. Присылала деньги, оплачивала коммуналку… — рука на моем плече напрягается, Никита откладывает в сторону телефон.

— Это ты сейчас намекаешь мне, чтобы я взял еще твоих родителей на обеспечение? — меня задевает его «еще». Может я цепляюсь, но тон, каким он это спрашивает, звучит грубовато. Приподнимаюсь, заглядываю ему в глаза.

— Нет, не намекаю, просто делюсь своими переживаниями.

— Ань, я не финансовый магнат, чтобы всех содержать.

— Да, но это тебе не мешает платить алименты Марине, когда Паша живет с тобой. И да, я в курсе, что ты не известил органы опеки о том, что Марина не в состоянии воспитывать самостоятельно ребенка по состоянию здоровья. Если я имею очень доброе сердце, то ты имеешь щедрую душу, — искала свой паспорт, нашла папку с документами, откуда и узнала, что Марину не ограничили в родительских правах. Более того, ничего не поменялось: ежемесячно на ее счет перечислялись деньги, правда, сумма стала меньше, но все же.

Никита раздражен, не спускает с меня тяжелого взгляда. Я понимаю, что где-то перегибаю палку с этой Мариной, но кислота ревности разъедает изнутри, и хочется, чтобы бывшая исчезла с горизонта. Желательно навсегда.

— Я тебя понял. Хорошо, скидывай мне платежки своих родителей. Сколько ты посылала ей в месяц?

— По поводу Марины ты мне ничего не скажешь? — отстраняюсь. Никита отводит глаза в сторону, молчит. — То есть это нормально, что ты делаешь? Еще скажи, что тебе ее безумно жалко, что она бедная и несчастная, — обида, смешанная с ревностью, рвется наружу.

— У Марины сложный период. Да, мне ее жалко, — наверное, все же мне стоит как-то смириться, что Марина будет всегда между нами. Но нет желания такое положение вещей принимать. Более того, я злюсь, что у Никиты даже жалость к ней, мне кажется, она и этим чувством в полной мере воспользуется.

— Аня, успокойся. Ты же прекрасно знаешь, что между мной и ней ничего нет и не будет, не надо себя накручивать, — в очередной раз поражаюсь насколько Никита тонко чувствует мое настроение, но выдергиваю руки, когда он их осторожно берет. Накручиваю или нет, а все внутри аж звенит от напряжения. Еще живот начинает прихватывать, низ каменеет.

— Мне нужно побыть одной, — осторожно отползаю на край кровати. Встаю, чувствую спазм, боль парализует меня, я даже не могу сделать вдох. Ищу руками на что опереться, рядом оказывается комод.

— Аня? — Никита оказывается рядом, кладет руку на поясницу, начинает массажировать. — Что-то болит?

Закусываю губу от очередного спазма внизу живота. Что происходит? Я читала про ложные схватки, большинство писали, что они еле заметные, никогда не болючие. А мне кажется, что вот-вот рожу, хотя рожать рано, до планового кесарево есть время.

— Аня, не молчи.

— Мне больно.

— Больно? — паника в голосе Никиты передается и мне. Испуганно вскидываю глаза на мужа, он стоит рядом. Бледный, взъерошенный, с расширенными от страха зрачками.

— Мне же рано рожать, — поддерживаю живот рукой, словно так исчезнут болевые ощущения и все пройдет.

— Я звоню твоему врачу.

— Может это ложные схватки.

— Вот в больнице нам и скажут, что это, — Никита берет себя в руки, вытаскивает мои документы в папке. Я только успеваю следит за ним глазами. Звонит Борису Романовичу, тот видимо направляет в роддом, так как лицо мужа становится серьезным.

— Сейчас мы едем в роддом, Борис Романович тоже выезжает. Сказал, что сегодня хорошая смена дежурит, — помогает мне надеть спортивную куртку, встать, под локоть выводит из комнаты.

— Паша! — кричит Никита, натягивая на меня уже куртку. Пашка выбегает из комнаты, недоуменно на нас смотрит.

— А вы куда?

— Сиди дома, закрой дверь на ключ. Я не знаю, когда мы приедем, держи телефон рядом с собой. Бабушке я позвоню.

— Хорошо, пап.

Меня начинает трясти от страха, я ловлю руку Никиты и крепко ее сжимаю. Он ободряюще мне улыбается, старается скрыть свое беспокойство, тревогу

— Мне страшно, Никит. Что если не так с малышом?

— Все будет хорошо, моя девочка. Все будет хорошо, — прижимает меня к себе, целует в макушку. — Не переживай. Своей паникой ты нервируешь нашего сына. Вот в следующий раз, прежде чем будешь себя заводить по пустякам, подумай о том, что кто-то очень зависим от твоего настроения.

— Ты что ли?

— Да хотя бы я, — слышу смешок. — Ты, правда, Ань много думаешь не том. Вместо того, чтобы выбирать коляски-кроватки, думаешь черт знает, о чем.

Согласиться с ним и пообещать, что больше не буду себя так по-идиотски вести мешает мне очередной приступ боли. Сев в машину, я начинаю наглаживать свой живот, шепотом разговаривать сына, просить его немного посидеть внутри, не спешить. Запрещаю думать о плохом, настраиваюсь на то, что меня скорей всего положат на сохранение, прокапают лекарства и отпустят через пару дней домой. А там я буду лежать на кровати, не переживать, полностью погружусь в выбор детского приданого.

Аня

Со страхом смотрю на серьезные лица врачей. Почти все смотрят на монитор, что-то высматриваю, кто-то смотрит на показатели сердцебиения малыша. Схватки, а это оказывается были они, прошли. Я поняла, что это не очень хорошо. Борис Романович задумчиво потирает подбородок.

— Борис Романович, я все же настаиваю на операции прямо сейчас, показатели пульса у ребенка не самые лучшие, — серьезный мужчина со строгим лицом еще раз смотрит на допплер. Сжимаю кулаки, с тревогой всматриваюсь в лицо своего врача. Он согласно кивает, опускает глаза на меня и улыбается.