[По твоей вине] большинство людей ныне полагают, что все, кто предсказывает или составляет прогнозы, используют магическое суеверие. Вот почему в своих посланиях я стремился показать, что настоящие астрологи не занимаются подобным колдовством, и, используя выражение «выходить за пределы астрологии», я намеревался лишь отвратить их от этого суждения. Мое мнение о тебе вовсе не было плохим, о чем знает множество добрых людей – когда меня спрашивали, хотя я знал о твоем невежестве, я всегда о тебе отзывался хорошо, и ради дружбы, которую я распространяю и на науку, я прощал тебе твои безумные предсказания. Так что тебе не следовало так чесаться при словах «выходить за пределы», будто ты чесоточный и шелудивый, как ты это сделал во всех своих предсказаниях на 1557 год. Это стало причиной того, что я отказался от какого бы то ни было доброго мнения о тебе. Присмотревшись к тебе, я понял, что ты – полный невежда и совершенный профан, особенно в возвышенных дисциплинах. Вот почему я присоединился к всеобщему мнению, что ты связан с чародейством, злыми духами, земной и скверной магией, будучи несведущим в магии естественной – священной, помогающей познать и полюбить Бога… Я никогда не был так уверен в том, что ты ее используешь, чем когда ты разозлился, будучи в этом обвиненным».[75]

Завершает этот критический ряд памфлет некоего Жана де Ла Дагеньера, еще более резкий, чем оба предыдущих. В названии его также обыгрывается имя провансальского пророка: «Чудовище кощунства (Le Monstre d'abus), изначально описанное на латыни магистром Жаном де Ла Дагеньером». Вышел он в Париже в типографии Барб Реньо. Возможно, однако, что на самом деле этот пасквиль был напечатан в кальвинистской столице Женеве и автор лишь прикрылся именем первой французской книгоиздательницы Барб Реньо – дочери Франсуа Реньо. С другой стороны, «настоящая» Реньо в 1563 году издала фальшивый альманах Нострадамуса. Особо отметим, что критика во всех известных нам случаях касается исключительно альманахов и не содержит никакого намека на «Пророчества».

Изобретательный Ла Дагеньер, помимо всего прочего, бросил Нострадамусу в лицо обвинение в еврейском происхождении; от его альманахов-де «за версту разит иудаизмом»: «Провансалец [зовет тебя] „обманщиком“, „безумцем“, и (что намного чаще) – „обрезком“, словом, которое, как мне кажется, употребляют почти что исключительно в Провансе и которое используется для обозначения выходцев из племен и родов Иудеи. Это я узнал от тех, кто впервые начал использовать его по твоему адресу, и у них есть все резоны, причины и аргументы называть тебя таким образом».[76]

Помимо одиозности обвинения (не будем забывать, что в Провансе за использование прозвища «обрезок» по отношению к крещеным евреям полагалось суровое наказание), оно было еще и несправедливым. В отличие от многих магов позднего Возрождения – таких, как Корнелий Агриппа и Гийом Постель, – Нострадамус подчеркнуто держался в стороне и от иудаизма, и от каббалы. Он утверждал, что унаследовал пророческий дар от прапрадеда по материнской линии Жана де Сен-Реми – то есть от христианской ветви своего рода. Нигде и никогда он не упоминал о еврейских предках своего отца. Что же до каббалы, то ее Нострадамус порицал даже в личной переписке: «Что касается господина Ферье, который отрицает, что можно что-то узнать благодаря юдициарной астрологии, он сам увидит, верны ли его суждения. [Хотя] довольно странно [слышать подобное] от человека, который вдохновляется каббалой».[77]

Составленный в 1558 году альманах на следующий год не сохранился, однако существуют два его английских перевода. В том же году вышла стихотворная сатира «Французская песнь на взятие Гиня и Кале», посвященная взятию герцогом Гизом в январе 1558 года Кале и других крепостей – последнего оплота англичан во Франции. Анонимный поэт возмущается тем фактом, что Нострадамус удачно предсказывал только губительные для Франции события, в то время как успехи французского оружия его не интересовали. Анонимный поэт также именует пророка «Монстрадабусом» и обвиняет его в потворстве «бургундцам» и их хозяевам (бургундцы в Столетней войне были союзниками англичан, а потом – испанских Габсбургов):

ТОЛЬКО ГЛУПЕЦ ДОВЕРЯЕТСЯ МОНСТРАДАБУСУ

Поскольку таких памфлетов появлялось еще немало и их авторы с редким единодушием сулили Нострадамусу скорое фиаско, салонский астролог счел нужным ответить им. 14 августа 1558 года, спустя несколько дней после завершения работы над очередным альманахом, Нострадамус пишет посвящение Джакомо Марии Сале, наместнику кардинала Александро Фарнезе и папскому легату Авиньона. Произведение, посвященное церковнику, озаглавлено «О значении затмения, которое случится 16 сентября 1559 года». Оно представляет собой пространное толкование предстоящего лунного затмения, которому суждено, как пишет Нострадамус, открыть новую страницу в истории Франции. Он сообщает, что кровь прольется в немыслимых количествах, что религиозные раздоры ослабят страну и породят долгую гражданскую смуту. Пагубное влияние затмения, согласно Нострадамусу, продлится до 1560 года, а его последствия будут ощущаться вплоть до начала XVII столетия.

В этом же сочинении, обозвав своих критиков скотами и неучами, Нострадамус обвинил их в полном незнании предмета, о котором они взялись судить. В частности, он упрекнул «Французского Геркулеса» за то, что тот взял свой псевдоним из литературной классики, не упомянув источника: «Затмение будет таким сильным, что его влияние полностью уничтожит влияние трина (угла в 120 градусов между планетами. – A.П.), что может показаться невозможным некоторым тупым и невежественным ослам, которые говорят о себе, что дали обет знать все, а [не знают] ничего и которые со всей своей клеветой и хулой будут брошены в огонь, как низкопробное серебро. Их злобная натура находит занятие лишь в том, чтобы злословить пером и устами. Но их грубый язык и дурные проклятия падут на них к их же великой погибели и конфузу. Это про них писано, они хотят ощипать красивую птицу, чтобы вырядиться в ее перья. Следует оставить их как они есть, а именно – ослами, ведь это животное присвоило себе звание философа, которое Марк Цицерон, отец римского красноречия, с его столькими добрыми заветами философии, не осмеливался себе присвоить. Это грубое животное столь дерзко и тупоумно, что именует себя философом.