Неожиданно якутка, словно ощутив его взгляд, обернулась и встретилась с ним своими черными, сумеречными глазами. Она улыбнулась ему и в жаркой, насыщенной чувственными флюидами полутьме влажно блеснули ее ровные зубы, а розовый острый язычок дерзко, с вызовом цокнул: вкусно!..И снова — взлет и падение, глухой удар, едва слышный вздох.

Даже сейчас, спустя десятилетия, в кресле самолета, старческое уже тело Алексея Яковлевича дико напряглось от этого воспоминания, рука сама собой поднялась, словно стремясь поддержать тонкую изгибающуюся талию, а на лбу проступила испарина.

Когда Левка издал тихий протяжный стон, якутка рухнула на его грудь и затихла. Алексей смотрел на два переплетенных тела, на их прикрытые в изнеможении глаза, и в нем нарастала волна неистовой ревности. Он не мог ни отвернуться, ни отвести взгляд, ни даже пошевелиться — хотя внутри у него бушевал пожар адской силы…Прошло сколько-то времени — сколько, Алексей не понимал, — а те двое так и лежали, видимо, уснув, обессиленные. Сумерки сгущались, и день в той щелочке полога угасал, угли костра совсем померкли, испуская вялый последний дымок. Мысли медленно, нехотя разворачивались в действительность, хотя она все равно была нереальной, эта явь, эта лежащая в двух метрах от него обнаженная якутка, прикрывавшая своими блестящими волосами грудь брата. Ему хотелось вскочить, схватить ее за шелковистый, как он чувствовал, хвост волос, намотать его на руку и кинуть ее на себя, чтобы продолжить, возобновить тот ритм сладостных взлетов и падений.

Едва только Алексей пошевелил своим закаменевшим плечом, вздрогнула и чуткая якутка. Средь черных локонов блеснул ее зрачок и уперся в напряженный мужской взгляд. Изящным быстрым движением она откинула назад волосы и с кошачьей грацией соскользнула с распростертого под ней Левки, ничуть не потревожив его своим движением.

В мгновение ока девушка оказалась рядом с Алексеем, прижавшись к нему своим горячим телом… И вот уже эта яростная скачка продолжилась: взлет, еще взлет, легкое земляничное дыхание, качающиеся перед глазами серьги-капельки, звон браслетов, дикое напряжение мышц, влага гибкой спины под взмокшими руками… Никогда до этого момента и никогда больше потом — за всю свою долгую жизнь — не испытывал Алексей такого жгучего, такого острого наслаждения. Грех, стыд, срам — все отступило в другое измерение, осталась только трепещущая в его руках маленькая женщина…

Утром опять светило солнце. Братья обнаружили якутку в соснах — она обламывала сухие ветви. Рядом ковырялся в снегу, отыскивая пищу, свободный от упряжи олень. Они вышли ей помочь — надо было развести костер и подкрепиться в дорогу. Все вчерашнее происшествие казалось Алексею бредом и сном, в теле словно и следа не осталось от бушевавшего в нем пожара, и только временами подрагивающие мышцы в паху словно свидетельствовали — это все было, было… Однако они с братом избегали смотреть в глаза друг другу, меж ними как будто пробежала черная кошка. Алексей на правах старшего бросил угрюмо несколько отрывистых фраз: «Пора идти», «Пусть выведет нас к поселку». И только якутка посмеивалась своим гортанным смешком и сверкала яркими каменьями кухлянки меж зарослей молодого сосняка. Алексей заметил, что Левка не сводит с нее глаз, сердце противно колыхнулось, и, усмехнувшись, он сказал брату:

— Что ты пялишься на нее? Мало у нас по поселку гил?ков бегает?

Гиляками звали детей, рожденных от смешанных браков — русских с якутами или другими местными жителями. Русские дети считали их «вторым» сортом, дразнили, задирали и всячески издевались.

— А и пусть еще одна гилячка появится! Таки красивая была бы от нее дочка, а?

— И что ты себе думаешь? — стервенея, накинулся на брата Алексей. — А жена, Варька твоя, как же?

Левка злобно сверкнул глазами и жестко, с вызовом сказал:

— А твоя?

У Алексея все похолодело внутри. Кровь отхлынула от лица, побледневшего от гнева, глаза застила пелена дремавшей ярости, и он кинулся на брата с кулаками. Что творилось в его душе! Вновь вскипела ревность, вспомнилось жгучее наслаждение, взлетающее в тенях огня тело… Они сцепились, борясь на обжигающе холодном снегу, а вкус крови, появившейся на враз разбитых губах, как и в детстве, только распалял жажду победы. Подлетела якутка, захлопала испуганными глазами, закричала что-то на своем наречии, кинулась их разнимать. Братья разошлись, размазывая по лицам кровавые потеки, но, как два зверя, продолжали ревниво наблюдать друг за другом.

Подле костра сидели молча, кидая ожесточенные взгляды… Якутка что-то щебетала, пытаясь разрядить обстановку. Братья почти не обращали на нее внимания, борясь со своими внутренними демонами.

И тогда девушка извлекла из бездонного кармана туники камень… Опытный глаз геологов мгновенно оценил величину и необыкновенность этого необработанного алмаза. Он был окрашен в редкостный ярко-желтый цвет — специалисты-ювелиры отнесли бы его к разряду так называемых фантазийных камней. Если бы цвет был менее насыщенным, то это был бы типичный алмаз «нечистой воды», каких встречается большинство. Но даже и тогда он представлял бы необыкновенную ценность за счет своего размера: весом примерно в 180–200 карат, по виду напоминавший пережженный в столовой ложке сахар, после огранки он мог бы соперничать с историческим камнем под названием «Тиффани», найденным в Южной Африке. Оба брата прекрасно помнили со студенческих лет яркую, впечатляющую фотографию этого бриллианта в натуральную величину: правильной, почти квадратной формы камень, такого же необычного цвета, что и протягивала им на своей ладони якутка. Название «Тиффани» одновременно слетело с их губ, и оба, затаив дыхание, позабыв о раздиравших их чувствах, склонились над алмазом. Камень был превосходным! Только один изъян — явная трещина, линия спайности, идущая практически посередине и означавшая, что в нем живут два сросшихся кристалла.

Увидев, что братья позабыли свой раздор, якутка заулыбалась. Она сделала едва уловимое движение пальцами — и камень распался по этой трещине на две части.

— А-а-х! — вырвался невольный вздох у геологов.

Лишь спустя мгновение они поняли, что камень изначально достался якутке в двух половинках-осколках, а для пущего эффекта она их сложила, притерла друг к другу, а вовсе не расколола силой волшебства неодолимой твердости кристалл. Даже и в двух половинках он вызывал невольное восхищение — линия раскола показала его сияющий глубокой чистотой срез.

— Его же в Алмазный фонд надо! В Оружейную палату, — пробормотал потрясенный Лев. — После огранки каждый из осколков потеряет, конечно, половину своего веса, а то и больше, но и тогда они останутся невообразимой дороговизны… А каков цвет! О, Одесса-мама!

Якутка, светясь от радости, протянула каждому из них по алмазу, вложила в ладони, загнув поочередно мужские пальцы, смыкая их над камнями.

Алексей не верил происходящему:

— Ты это нам отдаешь?! Да где ты это взяла?

Якутка вдруг потянула его за рукав.

— Наатаа ётёгё, — настойчиво твердила она и указывала за полог яранги.