бы надолго. "Надолго" было бы равноценно сдаче, признанию тщетности попыток вырваться отсюда, а тем самым и бессмысленности всего, что было до этого – его боли… Всего… Это казалось ему попыткой обустроиться здесь, обжиться, хотя, по сути, нелепым было само сочетание "обжиться" и "здесь". Он всё понимал и всё-таки не делал ничего, что было бы надолго.

Совершенно взмокший, он расчистил вход и поспешно втащил в криогенную начавший уже подтаивать мешок, затем, надев висевший в "предбаннике" пуховик, отнёс мешок в морозильник и уложил на полку между канистрами с аварийным запасом горючего. Вернувшись в "предбанник", он почувствовал, что должен передохнуть, сердце было готово захлебнуться стучавшей в виски кровью, да и был повод лишний раз протестировать системы охлаждения, так или иначе, они должны были работать…

Всё было в норме. В сущности, то, что ее заносило, шло криогенной только на пользу – под прямыми лучами всё более разгоравшейся Щербатой она бы давно сдала. Беспокоили разве что швы на стенах в морозильнике, они начали заметно расходиться под напором дюны. Надо было латать…

Левков повесил пуховик на место и, выйдя в жару, зашагал в сторону поста. Рощина на посадочном поле уже не было, но капсула его, отлитая маревом в несколько кусков, стояла на месте. Щербатая висела прямо над головой, на Полста_Третьей было время полуденного сна. Не шевелилось ничто. Замерло и не росло больше зависшее над горизонтом Облако, не двигались даже молодые текучие дюны; кроме дюн не было ничего вокруг, только над постом чернел на фоне раскалённого неба скрюченный ствол пляшущего дерева. Это было время сна и время полётов. С тех пор, как взбесившийся ленточник атаковал на взлёте капсулу Левкова, на Полста_Третью летали, да и сам Левков летал, только в это время. И Рощину следовало торопиться – время это кончалось. Левков зашагал быстрее…

Рощин укладывал кассеты с записями приборов в брезентовую экспедиторскую сумку.

– Время заканчивать, Влад… – сказал, входя, Левков. – И двигатели зря глушишь, я говорил тебе уже…

Он достал аптечку, нашёл в ней пузырёк с перекисью водорода и, устроившись на низенькой скамеечке возле иллюминатора, принялся обрабатывать разбитую руку.

– Да?.. – запоздало и рассеянно отозвался Рощин. Он помолчал некоторое время, затем, отложив ещё неупакованные кассеты, повернулся к Левкову. – Слушай, Паша, ты ведь давно уже живёшь здесь в долг…

– В долг? – Левков поднял голову. – Кому?

– Не знаю. Господу богу, наверно… Судьбе, Каналу… Не знаю. Щербатая вполне обычная звезда для этого скопления, по всем признакам самое малое полтора месяца назад она должна была взорваться. В ней нечему гореть, внутри, понимаешь? Попросту нечему. Во всяком случае, не должно быть.

– А, ты всё об этом… – Левков вернулся к руке. – Ты же знаешь, он не пускает меня…

– Это из-за Марины, – сказал Рощин.

– Не знаю. Я не пробовал без Марины.

– Так попробуй! – может быть резче, чем ему хотелось, сказал Рощин и тут же мягче добавил: – Ты войдёшь, Паша. Один – войдёшь. Мы просмотрели всё – твой мозг в порядке… Ну, не пустит он мёртвую…

Левков нетерпеливо качнул головой:

– Да нельзя этого, Влад, как вы все не поймёте?.. Нельзя…

Рощин помолчал, глядя на Левкова, затем сказал:

– Ты сходишь с ума. Ленточник тебя не добил, так ты сам себя добьёшь… Ты бы посмотрел на всё это со стороны… Что же ты таскаешь её мороженую?.. Бред какой-то!..

Он с досады резко повернулся и принялся запихивать кассеты в сумку.

С полминуты они молчали, потом Левков спросил:

– Слушай, Влад, тебя не пугает то, что он с нами делает?

– Кто? С кем? – резко спросил ещё не остывший Рощин.

– Канал, с нами.

– То есть?..

– Понимаешь, всегда ведь старались мертвых вернуть на родину, по-разному думали – зачем, но возвращали. А мы превратили Вселенную в своё штатное кладбище. Хороним там, где погибают или умирают, если хороним вообще…

– Не пойму, к чему ты. Канал не пускает мёртвых, ты знаешь…

– Может, мы не сильно стучались? Что ему до наших мёртвых?.. Помоги мне перебинтовать руку… – без всякого перехода сказал Левков и, когда Рощин начал бинтовать ему кисть, продолжал: – Мы нужны ему живые. Для чего, не знаю… Вот смотри. Кинул он нам Вселенную, нате, летайте, мы и бросились. И обожрались ею. Теперь только лакомые кусочки выковыриваем, под интерес… Полегче… – он поморщился, так как Рощин слишком туго затянул повязку. – Саркома шарового скопления интересна, а ленточники и всё прочее – побоку… Мы даже планеты называем по номерам наших постов, где нет поста – безымянная…

Рощин поднял глаза от повязки.

– Ты можешь представить себе ленточника в капсуле?.. – он закрепил бинт лейкопластырем. – Да и куда везти? Где они смогут жить, ты знаешь? Никто не видел ни одного их детёныша. Откуда они берутся и куда уходят?..

– Всё ты правильно говоришь, Влад, – Левков подвигал кистью – повязка не сползала. – Очень правильно. Никто не спорит. Только, понимаешь?.. Убывает чего-то от нас. Чувство такое, что платим мы чем-то в себе за всё это роскошество, которое он нам дал. Он как будто лепит нас под себя. Наверное, такие, как есть, мы ему слишком сложны…

– Каналу? Ну, ты даёшь… – Рощин вернулся к столу и принялся укладывать оставшиеся кассеты в контейнер.

Пришла досада на то, что говорил, и на то, что говорил, и на то, что говорил в пустоту, и Левков некоторое время молчал. Потом поднялся.

– Наверное, ты прав, Влад, я действительно схожу с ума… У меня тут слишком много времени. Целое море времени…

Он не договорил – со стороны дюн донёсся глухой, тоскливый рёв. Потом, через секунду или две, рёв повторился, уже тише. Была в нём недоумевающая тоска когда-то сильного, а теперь немощного существа.

– Это ленточники? – Рощин обернулся к Левкову. – Просыпаются?

– Это один. Умирает.

– Умирает? Ленточник?.. – Рощин зачем-то посмотрел в иллюминатор, как будто надеясь увидеть там умирающего зверя. – Никогда не слышал, чтобы ленточники умирали…

– А они и не умирали до этого. Во всяком случае, в окрестностях поста…

– Щербатая?..

– Скорее всего. Излучение всё более жёсткое… – Левков на мгновение замолчал. – А может, и другое. Тут, знаешь…

Ему хотелось рассказать о дереве и обо всём, что происходило здесь, на Полста_Третьей. Ему хотелось рассказать о том, как три дня назад он был разбужен под утро, когда ветер утих, рёвом ленточника и, выскочив из поста, увидел на вершине дюны ходившего вокруг уже засохшего к тому времени дерева зверя. Тело его во многих местах было поранено и залито тёмной