Он замолчал, лихорадочно соображая, как рассказать о событиях, возможно, и связанных-то только в его воображении, так, чтобы Рощин ощутил эту связь. Что было-то?.. Тишкин лай "кроликов"?.. Гибель Марины как раз тогда, когда он уже готов был вырваться отсюда?.. Мысли его невольно задержались на том дне.

Он вспомнил, как бежал тогда к посту с мёртвой уже, как оказалось, Мариной на руках по раскалённому и по особенному податливому в тот день песку. И как ревел за спиной тот на беду не вовремя проснувшийся ленточник, и как стояло над постом дерево, ровное и напряжённое, как струна… И как метался он потом, забыв в горячке надеть очки, почти ослепший от песка и света, по дюнам, готовый убить кого угодно у себя на пути… Но ленточников не было ни в тот день, ни на следующий, ни одного. Они появились вновь только тогда, когда боль его сменилась долгой апатией… А дерево все эти дни так и стояло над постом ровное – почти звенящей струной в небо… "Что ещё было-то?.." – он заставил себя идти дальше. Из ночи в ночь один и тот же сон, который вдруг исчез, когда засохло дерево?.. Всё?..

– Да, занятно… – сказал озадаченный, видимо, его долгим молчанием Рощин. – Отчего оно двигалось?

– Двигалось?.. – Левков вдруг понял, что не знает, как рассказать о том, что заботило его, да и не был теперь уверен, что об этом следует говорить. – Это ленточники… – ответил он, уже когда Рощин, похоже, начал терять терпение. – Иногда какой-нибудь из них подходит к дереву… Собственно, подходил, теперь-то уже нет… В общем, ленточники умеют сливаться, что ли, с деревом, там, боком, спиной, как удаётся, а примерно через секунду от дерева, необязательно, от того же места, отделяется другой ленточник. А может, и тот же, не знаю… – он уже жалел, что начал этот разговор, тем более что Рощин вновь отстранению повернулся к иллюминатору. – В общем, это меняет очертания, а когда прокручиваешь, оно движется…

Рощин некоторое время молчал, глядя в окно, затем поднялся.

– Прямо какая-то нуль-кабина для ленточников…

Левков ничего не сказал. Он отошёл к шкафу и положил кассету на место.

– Ты не обижайся, Паша… – Рощин повесил на плечо экспедиторскую сумку. – Наверно, ты прав – мы обожрались Вселенной, но меня больше беспокоишь сейчас ты один. Я пойду… Передать что-нибудь надо?

– Не надо, – не оборачиваясь, сказал Левков.

Рощин вышел, и вскоре со стороны посадочной площадки докатился вязкий гул двигателей. Они гудели с полминуты вхолостую, прогреваясь, затем уже напряжённый звук их поплыл вверх и стих. Стало слышно, как шуршит по стеклу иллюминатора песок…

Еще с минуту Левков стоял перед шкафом, без всякой цели перекладывая содержимое. Ощущение было тягостное, как будто он рассказал постороннему и праздному человеку о себе что-то, чего рассказывать не следовало никому, нечто, важное для него, но нелепое и смешное на взгляд любого со стороны.

Он аккуратно закрыл дверцы и, отойдя к окну, опустился на скамейку, потирая терпимо саднившую руку. Его охватило безразличие. Многое – всё – из того, что он делал здесь с тех пор, как ленточник сбил его, и что до сих пор было для него непреложно истинным и важным, вдруг потеряло в его глазах и смысл, и цель, и оправдание…

Почти девять месяцев он поднимал каждый день капсулу в воздух, чтобы вновь до крови и рвоты потом по ночам стучаться в Канал и не попадать. Его мозг, повреждённый во время той атаки, постепенно приходил в норму, с каждым разом ему удавалось всё глубже проникать за границу Канала, но никто не мог ему сказать, когда он сможет войти, и он летал каждый день. Он пробовал, давил в себе отчаяние и пробовал. Изо дня в день… Сначала под Щербатой, готовой взорваться в любую секунду, затем, когда все мыслимые сроки прошли, под Щербатой, существовавшей неизвестно, как, и потому – неизвестно, сколько ещё. Он не летал, кажется, всего день или два, когда Марина в первый раз не улетела отсюда, ему вдруг стало тогда неловко перед появившейся тут почти девочкой за свои, как казалось ему, судорожные попытки спастись. Потом понял, что это была глупость, и вновь летал изо дня в день. Зачем?.. Выгадывал дни?.. Он так долго жил в ожидании воя нейтринного детектора, что почти уже и не думал об этом, благо жизнь сама заполняла время между вылетами избавляющей тягостью повседневных забот. Многое на полста третьем, рассчитанное только на срок до предполагаемого взрыва, разрушалось, и ему приходилось раз за разом латать всё тем, что привозилось с Земли…

"Латать и летать…" – пришло ему вдруг в голову, и по странной прихоти сознания именно кричащая нелепость словосочетания вернула его к действительности.

Он посмотрел в окно. Ветер усиливался, и надо было идти ремонтировать зажим к завтрашнему вылету – позже можно было попросту не найти капсулу в круговерти песка и темноте и наутро он такие вещи не откладывал. Поднявшись, он достал ящик с инструментами, фонарь, надел респиратор, очки и вышел из поста.

Щербатая, начавшая уже расплываться в мутнеющем от песка воздухе, клонилась к закату. До того, как густая мгла поглотит всё вокруг, оставалось чуть более двух часов, и Левков заторопился к посадочной площадке…

Песок, разгоняясь над относительно ровным бетоном, цеплялся за стоявшего на краю площадки "дворника" и капсулу и падал вниз, образуя на них пологие склоны, словно размазывая их, пытаясь по-детски прилепить, как пластилиновые фигурки к дощечке…

Левков поспешно, чтобы не набрать внутрь песка, забрался в капсулу и закрыл за собой люк. Включив свет, он первым делом вытер следы крови с пульта и пола. Пятен было немного, по всей видимости, зажим сорвало уже на выходе. Покончив с этим, он принялся за кресло, делая всё неторопливо и тщательно, возможно, даже чуть более неторопливо и тщательно, чем это требовалось, однако, дел, кроме этого ремонта, на сегодня не оставалось, и хотелось как можно больше ближайших минут наполнить реальной, осязаемой целью…

Он почти закончил работу, когда сквозь стенки капсулы в кабину проник – Левков подумал "втёк" – протяжный и безнадежный рёв. Ревел, по-видимому, тот же умиравший за дюнами ленточник.

Левков просидел несколько секунд неподвижно, прислушиваясь, но было тихо, и он вернулся к работе. Рёв, однако, повторился, а потом ещё и ещё раз. Левков попытался сосредоточиться на ремонте и не смог. Торопливо закончив всё, он собрал инструменты и, выбравшись из капсулы, зашагал в сторону заката, туда, куда