– Отбой, ребята, – устало сказал Марлен.

* * *

…6 сентября Адольф Гитлер в своей директиве № 35 приказал разгромить советские войска. Десять дней спустя командование группы армий «Центр» издало другую директиву – о подготовке операции по захвату Москвы под кодовым названием «Тайфун».

2 октября главные силы ГА «Центр» перешли в наступление.

Уже на следующий день 2-я танковая группа Гудериана ворвалась в Орел, но завязла под Мценском, где 1-я гвардейская танковая бригада полковника Катукова дала немцам сдачи. Так что мечты о наступлении на Тулу «Быстроходному Гейнцу»[20] пришлось отложить.

Резервному фронту противостояла 4-я танковая группа Гёпнера, сосредоточенная в районе Рославля. 4 октября были захвачены Спас-Деменск и Киров. 7-й и 9-й армейские корпуса вермахта, сильно ослабленные после разгрома в боях за Ельнинский выступ, наступали на Вязьму, но постоянные, ожесточенные атаки частей противостоявшей немецким корпусам 24-й армии РККА сковали этот набег.

40-му и 46-му немецким моторизованным корпусам удалось прорвать фронт в двух местах. 46-й мотокорпус наступал через Спас-Деменск, заворачивая к Вязьме, а 40-й мотокорпус – через Бахмутово, имея целью занять Юхнов и тоже круто повернуть на Вязьму, дабы замкнуть кольцо окружения в образующемся котле, где скопились сотни тысяч красноармейцев. Вот только им это не удалось – 28-я армия Качалова нанесла мощный фланговый контрудар по 46-му моторизованному корпусу генерала фон Фиттингофа-Шееля. 104-я танковая дивизия при поддержке трех дивизионов «катюш» атаковала маршевые колонны немецкой 5-й танковой дивизии и вывела ее из строя.

2-я и 10-я танковые дивизии 40-го моторизованного корпуса генерала Штумме, находившиеся в это время примерно в тридцати километрах к юго-востоку, решили помочь «камарадам» и ударить русским в тыл. Этому помешала советская 109-я танковая дивизия из 43-й армии при поддержке с воздуха 10-й и 12-й САД[21].

В итоге сильно потрепанные мотокорпуса сами попали в окружение 43-й, 33-й и 28-й армий, а советские окруженцы под Вязьмой смогли дать отпор немцам и покинули «дырявый котел» – тридцать семь дивизий, девять танковых бригад и тридцать один артиллерийский полк были отведены на Можайскую линию обороны.

10 октября войска Резервного фронта вошли в состав Западного фронта, под командование Жукова.

Никаких особых запасов с собой беглецы не брали, да и откуда их возьмешь в лагере? Куски хлеба в карманах – вот и вся провизия. Из оружия – пара ножей, два карабина, один «МП-40» и «вальтер». В теплой одежде тоже ощущался дефицит. Днем-то было тепло, а вот по ночам изрядно холодало – недаром зима 41-го года отличалась необыкновенной суровостью.

Хорошо еще, что верткий Паленый умудрился стащить три солдатских одеяла, а в кузове нашлись две тонкие шинели «Дранкеля» и «Жранкеля».

Немецкие каски Доржиев выбросил в кусты, и дальше все потопали в своей красноармейской форме. Шинели носили по очереди, а кому не досталось, кутались в одеяла.

Особой прыти ночью в лесу не разовьешь, можешь и без глаза остаться, когда на ветку напорешься, или ноги переломаешь, если в бурелом угодишь. Топали осторожно, следом за бывалым Доржиевым.

После полуночи взошла луна, стало полегче, хотя Тимофеев клял естественный спутник Земли за густые тени – постоянно путь ногой ощупываешь. То ли тень перед тобой, то ли яма.

Шли до самого рассвета, уже и погромыхивать стало вдали – это давала о себе знать линия фронта.

Когда взошло солнце, Жорож предложил найти хоть какое-то убежище, чтобы пересидеть день, а вечером продолжить путь.

После получасовых поисков счастье им улыбнулось – обнаружился покосившийся сарайчик, набитый пахучим сеном. Сарайчик стоял с краю большой поляны, так что подходы были на виду. А если что не так, можно было скрыться в лесу.

– Судя по всему, – рассудил Паленый, – это амбар. Но кто ж ставит амбар в лесу?

На резонное замечание ответили поисками. Долго лазать по кустам не пришлось – буквально в двух шагах за амбаром тянулась изгородь, за ним простиралось пастбище, а дальше начиналась деревня. Половина изб сгорела, одни печи торчали, поднимая трубы над собой. Уголья по периметру отмечали сожженные стены.

Другая половина домов была цела и с виду невредима, но зловещая тишина напрягала поневоле.

Деревенская жизнь неспособна быть тихой, хоть и далека она от постоянного шума в городах. Собаки лают, коровы мычат, петухи кукарекают, соседки переговариваются. Слышны долгие, заунывные песни или унылая ругань. Скрипят калитки и колодезные «журавли», звякают ведра, стучат топоры, разваливая чурки. А тут – ни звука.

– Что-то тут не так, – пробурчал Николаенков.

– Надо проверить, – решил Доржиев.

– Пошли, – сказал Виктор.

Зайдя в первый же двор, они увидели труп собаки, но смердело с другого места. Завернув за угол избы, Тимофеев шарахнулся от ужаса – прямо на бревенчатой стене была распята голая девочка лет тринадцати. Острые грудки едва выдавались, а раскинутые руки и ноги были грубо приколочены большими ржавыми гвоздями.

Жорож тоскливо заматерился.

Остап, заглянувший в избу, показался на крыльце.

– Там дед с бабкой, – доложил он, – дня два лежат.

Бродить по деревне мертвецов расхотелось, но надо было приискать хоть каких-то припасов, раз уж зашли.

В одном из подполов нашли немного картошки, набрали почти полное ведро – жестяное, мятое, найденное в пустом коровнике.

В другой избе обнаружили глечик с солеными грибочками.

А потом беглецы вышли к сельсовету, напротив которого стоял когда-то большой колхозный амбар. Он сгорел дотла, а среди углей и сажи были разбросаны обгорелые кости и черепа.

Все стояли, потрясенные.

– Их тут всех заперли, – пробормотал Виктор, – и сожгли. Как в Хатыни…

– Как где? – переспросил Николаенков.

– Хатынь – это деревня в Белоруссии. Была. Там немцы спалили всех подряд.

– Таких деревень… знаешь сколько? Десятки, если не сотни!

– Фашисты, – вздохнул Паленый.

– А давайте не будем задерживаться? – предложил Тимофеев.

– Пожалуй, – буркнул Жорож. – Отойдем подальше, картошечки наварим… Поедим хоть по-человечески.

Превозмогая себя, Виктор прошелся еще по нескольким избам. Мертвых там не было, зато среди убогого скарба удалось сыскать котелок и даже топор.

Покидали деревню мертвецов с тяжелым чувством, а у Тимофеева впервые родилось понимание того, почему Марлен остался, не пошел с ним в «светлое будущее».