Арей поморщился, но нити не отпустил, хотя ж ушли они в самую глубину болота. И уж там с толщею воды сроднились. Я ж почуяла, как заходило болото.

— Аккуратней, выпускничок. — Архип Полуэктович парасолю сложил и за спину сунул. — Не подними тут… а вы что стали идолищами? Помогайте… Еська, ты рот прикрой, муха залетит. Наесться не наешься, а крику будет… и ты, книжник наш, бери левый край. Лойко, подмогни ему, силы у тебя хватает… да не напрямую. Егор, а ты чего?

— Я… — Егор на Арея поглядел. — Я не стану с… ним… силой делиться, — процедил сквозь зубы.

— Эх… — Архип Полуэктович смахнул с шеи слепня жирного. — Знал я, что все зло от баб, но не знал, что у тебя этим злом последние мозги отбило.

— Он относится к бедной девушке без должного уважения. — Егор набычился.

А следующею минутой полетел в болото.

Как полетел… пропахал широкую колеину, которая мигом темною болотной водой наполнилась до самых краев.

Архип же Полуэктович рученьки отряхнул. А ведь к Егору он и пальчиком не прикоснулся.

— Вставай, — молвил, — бестолочь. И рожу вытри, а то весь гонор размазало.

Егор не встал.

Взлетел.

Кулаки стиснул, того и гляди кинется воевать, да, видно, розум все ж в голове был, хоть маленечко. От боярин рученьки-то за спину спрятал. Взгляд не отвел. Глаза горят, что у коня шалого.

— Ну? — Архип Полуэктович тоже не отвернулся. — Понял за что?

— Нет.

— Значит, мало… — и на болото глянул, будто выбираючи, в какую ямину Егора макать сподручней будет. Тот же поежился и отступил.

— Не понимаю! — А голос тоненький, будто с переполоху.

— Чего не понимаешь?

— Он ее довел!

— Твоя девка сама кого хочешь доведет… и заведет. — Архип Полуэктович подошел. Шел он тяжко. Мхи под немалым его весом проседали, прыскали водой, хлюпали, ноги отпускаючи.

Диво, что Егор не побег.

— Ему повезло, — он плечи распрямил да в глаза глянул, — что ему отдали такую девушку… хорошего рода, царской крови… им пришлось тяжело в жизни, а теперь они вынуждены испытывать такие унижения.

— Какие? — спросил Архип Полуэктович. — Кто ж их, сердешных, тут обижает? Пальчиком покажи.

Я б, если б и знала, не показала б. Пальцы, они, чай, не лишними будут.

И Егор смутился.

Знать не знал? Аль тоже за пальцы беспокойствие взяло?

— Зослава вчера… они вынуждены были сами… царевны — и полы мыть? Мести? Тряпки грязные…

Архип Полуэктович головою покачал, а после взял и вцепился в Егорово ухо.

— Дурень, — сказал ласково. — Тебе поют, а ты уши и развесил… оторвать их, глядишь, с глухотой и ума прибудет… у нас туточки, ежель ты не заметил, холопов нет. Все вчера сами убирались. И ты, и братья твои, тоже, к слову, не простого происхождения. Оно, может, конечно, тебе Емелька сапоги чистит…

— Нет!

— Не чистит? Или вон Еська перины стелет? Тоже не стелет? Правильно, я б ему этакое важное дело в жизни не доверил бы… но я ж не о том… слуг у тебя тут немашечки. И у меня. И у Марьяны Ивановны, заметь, хотя уж она-то с собой могла подводу холопов притянуть, никто б словом не обмолвился. Так вот, с чего бы для твоей зазнобы исключение делать?

Егор молчал.

Сопел.

Хмурился. Но молчал.

— А Зослава…

— А что Зослава? Она не нянька твоим, а студиозус, как ты… и оно, конечно, можно было б попросить о помощи… попросить, Егорушка, а не потребовать, коль разницу знаешь. Да вот сомневаюсь, что ей помогать восхочется людям, которые едва ее в бане не уморили.

— Это… это шутка была.

— Не смешная. — Архип Полуэктович перехватил парасольку и ею, сложенною, Егора в бок ткнул. — А сегодня утречком она, стало быть, тоже шутила?

Егор отодвинулся и бок потер.

— Она сказала правду!

— Вот же ж… иную дурь только с головою и снимать. Сдается мне, что сегодня мы все выяснили, как и чего кто говорил… аль ты вправду подозреваешь, что я этакое дело, случись оно, замять бы позволил?

Еська хмыкнул.

И братца по плечу похлопал.

— Ты, — сказал он, — меньше перед ними хвостом крути, чай, не последние боярыни в столице.

Егор только руку смахнул братову и упрямо повторил:

— Все равно…

— Пшел отсюдова, — беззлобно произнес Архип Полуэктович.

— К-куда?

— А куда хочешь. Мне за спиной не надобен человек, который по глупости или наговору готов в эту спину товарища и ударить. Потому, раз тебе дороги девки эти, на выдумку дурную гораздые, иди-ка ты, братец, к ним…

— И вы… — Егор обвел взглядом всех, за меня зацепился. — И ты… что тебе… они ведь сироты!

— Все мы тут сироты, — задумчиво ответил Евстигней. — И все жизнью обижены. Только с этого никто на другого не кидается. И не говори, что они-де девки слабые…

Верно, Егор хотел сказать что-то этакое, да только рукой махнул.

Развернулся.

И зашагал прочь.

Архип Полуэктович, взглядом его проводивши, только покачал головою. А после повернулся к нам:

— Ну, чего стали? Работаем! Ты, Лойко, встань с краю… видишь? Вот и цепляйся, только не напрямую… на подкачку давай.

Про Егора только к вечеру и вспомнили, когда вытянули из багны с полдюжины мертвяков, и таких страшенных, что я мало не взвизгивала, когда появились они. Темные, скукоженные, а все одно целые, будто не сотню лет тому сгинувшие, а потопшие на днях…

Вспомнили и…

— Ничего… — Еська отер грязною рукой пот со лба. — Образумится… он же ж у нас идеалист.

Вот и я думаю, что дурень.

Егор был зол.

Нет, не просто зол. Душила обида. И непонимание.

Сговорились?

Не иначе… иначе бы получалось, что они все, даже Еська, видели что-то, самим Егором упущенное. А он… он шел, и ковер болотных мхов ходил под ногами.

С каждым шагом раздражение крепло.

Что они все понимают?

На краю болота, поросшего низким полупрозрачным осинником, Егор остановился. Он выругался, пусть и особе благородной крови неприлично выражаться, но стало немного легче.

Ошибка.

Страшная ошибка… и пусть Любляна поступила некрасиво, но на этот шаг ее толкнуло отчаяние.

Конечно.

Присев на валун, Егор стянул сапоги. Мокрые ноги раздражали. Да и не только ноги. Все раздражало. Мошкара, которая вилась над поляной, не отказывая себе в удовольствии прилепиться к потной коже, а то и опалить укусом. Зуд. Обгоревшая шея. Вонь, исходящая от воды. Грязь…