Только от про теорию мне непонятственно.

— А практически?

— Свидетели, Зослава… если дойдет дело до разбирательства, то… сама понимаешь… царевичи скажут то, что матушке их выгодно. Кирей…

Кирей до разбирательства и не дотягнет. Вона, разве что копытом не бьеть, как чудо-конь евонный, только тронь — и пустится в бег, полетит по-над полями, по-над лесами в сторону неведомую. И буде там счастлив.

Я так думаю.

— Илья вряд ли захочет марать сестрино имя. Остаются наши. Скорее всего помогут, но тихо, без огласки. Понимаешь?

Куда уж не понять.

Вздохнула да венок недовязанный на голову Арееву кинула. Маловат будет… плесть и плесть… а ведь хорош получается.

Арей охапку травы протянул и лег, голову на коленях у меня устроил привычно.

— Давай сбежим? — предложил. И не понять, всурьез или так, баловства ради.

— Куда, — говорю, — бежать нам?

— Твоя правда, что некуда…

А небо высокое.

Облака с кудельками. Солнце разлилось-разогрелось.

— А если бы было куда? — Арей снял недовязанный венок, который в евонных руках рассыпаться стал. Аккурат, что жизнь моя ныне.

— Если бы было, — я вздохнула и поднялась, — сбегла б…

Над болотом туман подымался.

Белесый, драный, что старая, залеженная до дыр простыня, которую стирали и не отстирали, но так, грязною, волглою, кинули поверх мохового ковру.

Пахло тут…

А болотом и пахло.

Водой кислою. Землею сырою. Багною, что под ногами таилась. Ступи неосторожно — и сгинешь, будто бы и не было.

Архип Полуэктович ступал осторожно, крадучись. Ногу босую на мхи поставит. Прислушается. И после шагнет. Ну и мы за ним. Не по следам — следы болотные таковы, что, по ним идучи, скорей провалишься, но рядышком.

Идем.

Ноги волочем.

Солнце сверху припекаеть даже сквозь лопух, мною выдранный аккурат для этакого случаю. Я оный лопух на темечко положила да шпилькой рогатой к косе приколола. Может, оно и смешно, боярыньки только пофыркивали да пальцами тыкали, зато в маковку не напечет.

Они-то в селении остались.

Страдать.

Слезу там лить, жалиться Марьяне Ивановне на тяготы нонешнего бытия… только, мыслию, не больно-то она слушать станет. Прикрикнет, и пойдут боярыньки моркву чистить да репу мыть, а Емелька, на кашеварстве оставленный, помогать будет.

— Проклятье! — Кирей, шедший рядом, провалился по колени, хотя ж ступил и на плотный с виду мох. Он замер, прислушиваясь к болоту. Осторожно вытянул руки, вцепился в протянутый Еськой дрын.

Нет, этое болото мне было не по нраву.

Не из тех оно, которые, подбираясь к веске, раскидывают клюквяные ковры, зарастают по краям высокими кустами голубики, манят что зверье, что люд… нет, на этакое болото доброю волей не сунешься.

Архип Полуэктович остановился и руку поднял.

Прислушался вновь.

И я прислушалась.

Тишина. Только комарье звенит-вызванивает… вона, Егор по шее шлепнул ладонью, растер красную полосу. Это он зазря, так только приманит, и горше будет. Надобно было мушиной травы у Марьяны Ивановны испросить. Мыслю, отыскалась бы в сумке ейной. Пусть сия трава и вонюча зело, но и комаров, и мошку отпугнет.

— Ну что, господа студиозусы, — молвил Архип Полуэктович, посох в болото втыкая. И почудилось — качнулись моховые ковры. — Как вам?

— Мерзко. — Кирей присел на моховую кочку, белую, солнцем выжженную, да сапог стянул, перевернул, воду выливая. — Вода кругом.

Его ажно передернуло.

— Вода… а ты что скажешь, выпускничок? Или только горазд, что девок портить?

Это уже Арею было сказано. А он стоит.

Мрачен.

Губы поджаты.

Брови сцеплены. И глядит на болото, будто бы оно единственное во всех бедах виноватое.

— Вода, — промолвил и он, поморщившись. — Неуютно здесь…

— А от можно подумать, я тут мечтаю дом поставить да жить поселиться. — Архип Полуэктович из болота ногу-то вытянул, а оно, хлюпнувши смачно, отпустило. — И про воду прав, но учись… а то ишь, гений недоделанный…

И добавил словцо покрепче, очерчаючи, значится, где именно его не доделали. От этого словца у меня уши покраснели-то изрядно.

Арей же только хмыкнул и усмехнулся.

— Вода — хороший естественный барьер, который способен накапливать особый вид статической магической энергии, — произнес он голосом ровненьким. А я кивнула, дескать, от именно так и думала. — Свойство это проявляется лишь на больших массивах вроде озера и болота. И изрядно затрудняет работу со стихией, придавая ей высокую инерционность.

— От, учитесь, бестолочи. — Архип Полуэктович парасолю над лысиной раскрыл. — Шпарит как по писаному… может, еще и растолкует вам, чего сказал, пока у вас мозги узлом не завязались.

— А что, могут? — Еська поежился.

— У тебя — нет, — ответил Архип Полуэктович. — У тебя, братец-хитрован, на такие узлы мозгов не хватит, все в руки ушло. Еще раз к моим вещам протянешь, то и без них останешься.

— Так я случайно!

— Без мозгов иные люди всю жизнь живут и не печалятся, а вот без рук сложно будет. А ты не молчи… растолковывай людям. Зря, что ли, пришли?

Арей отер лицо рукавом. А лоб-то покраснел, и щеки, и стало быть, погорел он, как и прочие. Ох, буде вечером у Марьяны Ивановны работы, носы облупленные мазать и уши, ибо на немазаных шкура облазить станет.

— Если просто… магическое плетение вода стирает, размывает, и управиться с ней на болоте этом способен только сильный стихийник. С другой стороны, саму энергию, которая в плетения вложена, вода поглощает и хранит.

Архип Полуэктович кивнул и следующий вопрос задал, внове с заковыкой:

— Какую энергию?

— Да… какую получится.

— Я тебя, охальник, про конкретное болото спрашиваю, по которому мы, что гусь по курятнику, топчемся.

— Это как? — не утерпел Еська, шею поскребываючи, то ли напекло, то ли гнус местечковый одолел крепко.

— Это громко и без толку.

— Здесь… — Арей глаза закрыл. Руки распростал, пальцами шевелить. Если просто глядеть, то смех один. Стоит мужик и с видом пресурьезным воздух мацает. А коль так, как учили, силу свою пользуючи, то красиво выходило. Будто бы из пальцев Ареевых нити выходили, тонюсенькие, да на нити ж рассыпались, а там свивались меж собой узором бело-синим. — Здесь… некротика.