– А Дубоссары в какой стороне? – снова спросил я.

– Ничего не знаю, и не приставайте к людям по ночам.

– Ах ты, сволочь какая! – выругался я, добавив еще пару крепких фраз, после чего демонстративно щелкнул затвором. – Я вот сейчас разнесу твою хапугу в щепки!

– Так бы и сказал сразу, – уже испуганно раздалось из-за двери. – Дерево на той стороне дороги видишь? Вот иди в ту сторону по пашне, километров пять будет. А по дороге далеко, сейчас не проедешь.

– Смотри, мужик, – пригрозил я, – если обманул, берегись!

– Надо мне связываться.

С километр я проехал по пашне, пока машина окончательно не забуксовала и увязла в грязи. Дальше я пошел пешком, взяв автомат на изготовку. Пудовые ошметки прилипли к ногам, еле волочился, переставляя их. Это было забавное ощущение – когда душа воспарила к свободе, а бренное тело, подобно червю, ползло и корчилось на земле. Вскоре я почувствовал ветер – ни с чем не сравнимый воздух, идущий от стремительной воды. Этот ветер очищал меня от въевшегося тюремного запаха – стойкого и тошнотворного запаха, обладающего страшной способностью – смертельно отравить душу.

Я шел очень долго, пока не потерял счет времени. На этом поле меня не найдут ночью, но утром любой дурак обратит внимание.

…Наконец я увидел блеснувшую змейку, река неслышно катила свои воды, русло изгибалось коленом и дальше терялось в темноте. Я лег и прислушался, потом, где на получетвереньках, где ползком, стал передвигаться к реке. Она призывно манила своими холодными водами. Внезапно я ощутил сильную жажду, горло мое давно пересохло и чуть ли не шелушилось, во рту ощущался кислый вкус крови. Я продолжал ползти ужом по холодной сырой траве, она холодила мое разгоряченное лицо, автомат все время мешал, и я перевесил его на спину… Последние сто шагов я не выдержал, вскочил и побежал. И тут, как ожог, резкий окрик:

– Эй, стой, куда?!

Не оборачиваясь, добежал до воды, прыгнул, оружие потянуло вниз, не всплывая, я заработал руками и ногами и, уже задыхаясь, чувствуя, как лопаются легкие, вынырнул на поверхность. Я плыл изо всех сил, за спиной началась стрельба, пули со свистом уходили в воду; отдышавшись, снова нырнул, но воздуха хватило ненадолго, сковывал движения автомат, но интуиция подсказывала, что оружие в моей жизни еще понадобится. Тут запустили ракету, она с шипением взмыла, вспыхнула мертвым светом и, покачиваясь на парашютике, стала медленно опускаться. Я мигом представил себя со стороны: мокрая голова, отбрасывающая резкую тень, качается на волнах, как безмозглый буек, буй, именно буй, товарищи, и в эту шароподобную цель лупят при освещении со всех сторон, да-да, приднестровцев тоже разбудили, а уж куда они строчили, я уже и не следил – потерял всякий интерес к противоположному берегу. Возможно, противнички строили веселое соревнование: кто быстрее прошибет эту глупую башку, да ведь умный человек не станет купаться в местах усиленных перестрелок. С горечью сравнив себя с героем Гражданской войны В. И. Чапаевым, я уже собирался последовать его печальной участи (хотя говорят, что вовсе не в водах закончил он жизнь). Но тут ракета погасла – воды Днестра приняли ее, новой же не дождался – возможно, больше и не было. Стрелять тоже перестали: в конце концов, патроны были дороже одной головы. Я расслабился и, как говорится, предался воле волн – силы покинули меня. Кое-как выплыл на берег, вдоволь наглотавшись воды; судьба все же хранила меня: не подстрелили, дождались, пока выйду, вернее, выползу. И как только ступил на берег, меня тут же заставили поднять руки, я безропотно скинул автомат, отдал пистолет.

– Вперед! – коротко приказали мне, и я пошел.

Пару раз спотыкался и падал, пробираясь через какие-то кусты; потом спустились в окоп.

– Лазутчика привели! – весело доложил мой конвоир.

«Начинается!» – подумал я с ненавистью.

Некто включил фонарик и долго слепил мне глаза, изучая мои черты.

– Кто такой? – строго спросил голос. Луч пробежался по моим мокрым одеждам.

– Старший лейтенант Раевский из батальона Хоменко, – ответил я, понимая, что отвечать надо точно, без колебаний и ненужных подробностей. Иначе разбираться долго не будут – помажут лоб зеленкой и в расход.

– Врешь, нет там такого старшего лейтенанта, – голос стал бесцветным.

– Я на должности рядового и недавно, – сказал я, стуча зубами – днестровская вода пробрала до костей.

– Конечно, – усмехнулся голос, – а как на той стороне оказался?

– Из плена бежал.

– И пока ты бежал, тебя на всякий случай прикрывали огнем, – голос вдруг зазвучал сочувственно. По опыту я знал, что такие интонации предшествуют мордобою. Касаемо моего лица.

– Д-дурак ты, н-не вид-дел, что ли, как они ш-маляли по мне? – простучал я в ответ зубами.

Опыт подтвердился – я получил по роже.

– Вашу мать! Видели бы, как уходил друг мой, Валера Скоков, почти на моих руках умер – забили, как я машину угонял, охрану укладывал в стопку, сволочи, разберитесь сначала, меня там молотили, еще вы здесь, знал бы, на Кишинев бежал бы, одни уроды вокруг…

Меня ткнули под дых – конечно, я тут же умолк: дыхание сперло, вернее, всего сперли – всего одним точным ударом. Бил, как понимаете, голос. До сих пор не разобрал, какое у него лицо. А может, лица и не было – только голос: сердитый, сочувственно-мордобойный, летально-похоронный… Отдышавшись, я послал их очень далеко. Запас прочности кончился, я надорвался окончательно и предложил мудакам кончать меня побыстрей, потому как растоптали в человеке остатки веры в справедливость, смысл жизни и все остальное.

– Все это гнусно, – сказал я им и уточнил, что имею в виду всех их вместе взятых с опоновцами, «барсучьем» и прочей сволочью.

И тогда голос сказал, что пусть живет до утра, а там посмотрим. В чем я уверен, на них подействовало не то, что я упомянул о бедном друге моем Валерке, а моя фраза насчет их поголовной гнусности. Видно, голос умел не только вещать, но что-то и шурупить. Мне позволили выкрутить манатки, а потом какая-то добрая душа, кажется, та, что приняла меня, аки новорожденного из вод, сунула полстакана спирта и даже дала запить речной днестровской волной из солдатской фляжки. Потом на меня опять нацепили наручники, бросили сверху одеяло, чтоб не окочурился. Я так устал, что даже не пытался освободиться от браслетов. В полудреме, а справедливей сказать, в бреду я провел остаток ночи. Наутро, когда забытье мое, кажется, переросло в крепкий, здоровый сон, меня разбудили, сунули под нос котелок с картофельным пюре и куском вареного сала. Все это я срубал за милую душу. Потом ко мне подошел грузный человек с черной гривой и просто-таки громадно-неопрятными усами. Даже в бытность мою лейтенантом (тут попрошу быть внимательней к терминам), когда безвкусица топорщилась на мне, как молодая щетинка, и то, прошу пардон за повторяемость, я не позволял себе таких усищ – возможно, и по причине их незрелости. Итак, человек приблизился… и тут я узнал голос.