Я застонала и закрыла глаза. Я не могла соскользнуть со стола, на котором оказалась, руки были прикованы так, что и подвинуться влево-вправо не получалось.

– Сволочь, какая же ты сволочь, – пробормотала я.

Теперь уже безумно захотелось плакать… Но толку в слезах? Палача не разжалобить, да и не услышит он моих стенаний. Небось, уже вернулся в кабинет, или прошел в библиотеку. Какая же я дура, что поверила ему…

Поморгав, чтобы согнать непрошенные слезы, я посмотрела на стальной полумесяц. Он раскачивался из стороны в сторону, с тихим свистом рассекая воздух. Вот, значит, как мне суждено умереть? И к чему были красивые слова о том, как мы найдем настоящего убийцу? К чему было похищение моего безвольного тела из застенков инквизиции? Зачем?

На миг все же закралась надежда, что Эрик где-нибудь рядом – наблюдает, чтобы в самый последний миг остановить маятник.

– Эрик, пожалуйста, – я шмыгнула носом, – пожалуйста, не надо. Мне страшно… Ну будь ты человеком, отпусти…

Ответа не было. Следовательно, я осталась один на один со своей смертью.

* * *

О чем нужно думать в последние минуты жизни?

Сталь блестела в полуметре от моей шеи. Тик-так. Тик-так. Все ниже и ниже.

Тогда, после пыток, и в камере, я думала о родителях и Таньке – о том, как им будет горько и больно потерять меня. Сейчас, лежа на холодном железном листе, я все пыталась осознать всю глубину предательства, весь кошмар обмана.

Почему. Он. Так. Поступил. В конце концов, он мог убить меня раньше. Он мог попросту не спасать, не увозить из карцера, не подсовывать вместо меня очаровательного суккуба. Все, что он говорил мне, оказалось миражом, сотканным из паутины лжи… Почему, Эрик?

Но мозаика все равно упорно не желала складываться в цельную картину. Если я была для Эрика единственной нитью, ведущей к убийце – то зачем меня убивать? И, тем не менее, вот оно, блестит, и раскачивается все ниже, ниже… Тридцать сантиметров.

Разве что… я стала ему не нужна?

Я позвала. В последний раз. А потом решила, что буду молчать – пусть даже треклятый маятник перепиливает мою шею.

И все же, почему, почему?!!

Не поймешь сумасшедших. Никогда! Разве что только собственная «крыша» съедет, и тогда откроется чудный мир безумной логики, и шагнешь через порог, чтобы жить и мыслить по другим правилам…

Двадцать сантиметров. Не точно, на вскидку – расстояние до смерти в ладонь.

Я крепко зажмурилась, в глазах мельтешило от блеска стали. Но с закрытыми глазами стало еще хуже – отчего-то я представила себе Эрика, сидящего в кресле с книгой. Ненавижу… Ненавижу!!!

И вдруг… на самом краю зрения появилось что-то странное. Нежно-сиреневое, испещренное ослепительно-белыми жилками. Неужели… вот так и выглядело мое ментальное поле? Будь он неладен, Эрик, мог бы и разъяснить получше!

Я зашипела как разозлившаяся кошка. Сволочь последняя, тоже мне, педагог нашелся! И что прикажете мне делать с этой фиолетовой шторкой? Дуть на нее, что ли?..

Комната дрогнула, словно в агонии. А я… я не могла понять, что со мной творится. Все вокруг меня вдруг стало… как будто частью самой меня. Стол, наручники, ящики, комканные газеты. Небывалое, фантастическое продолжение моего тела. И маятник, летающий туда-сюда в жалких сантиметрах от моего горла.

Тому, что произошло, не было – да и не могло быть объяснения.

Просто я ощутила и пыль на плохо оструганных досках, и тепло собственной кожи на стали наручников, и холод каменного пола на проволочном колечке от ключей. А помимо всего прочего – дуновение ветерка на лезвии маятника.

Новые, ни с чем не сравнимые чувства. Они ворвались в меня, не спрашивая позволения, закружились темным вихрем, смывая все прежнее понимание мироустройства, укрывая забвением все известные законы физики, заставляя истерично хохотать, биться головой о металл.

Что было дальше – плохо помню.

Знаю только, что лезвие-полумесяц ощущало тепло моих же ладоней и мой гнев, а наручники, щелкнув, осыпались на пол стальной стружкой. И я бежала, бежала как в тумане, а в голове больно пульсировала только одна мысль – сдохни, сдохни…

Наверное, меня вела ненависть. А может быть и страх, глубоко пустивший корни в моей душе.

Я раздернула в стороны призрачные черные портьеры, остановилась, чтобы перевести дух – а заодно и насладиться зрелищем перепуганного врага.

Эрик, стоящий у окна, резко обернулся. У него в руках было два бокала, полных янтарного шампанского. Сквозь хрусталь я ощутила тепло его рук, точно так же, как будто они прикасались ко мне. И я с упоением раздавила бокалы, осколки так и брызнули. На пол упало несколько капель крови из порезанных ладоней, но, но… Ни тени страха на сухом, породистом лице врага.

– Остановись, Лера.

– Ненавижу! – прошипела я, – что ты со мной сделал, а?!! Зачем? За что?..

На мгновение мне показалось, что я чувствую самого Эрика продолжением себя – но только на мгновение. Через секунду он превратился в стальной клинок, вспарывающий меня саму. И вновь я увидела собственное отражение в его глазах – растрепанное, взлохмаченное нечто, мало похожее на Леру Ведову. Поломанная механическая кукла, беспрестанно трясущая головой. Так вот чем я стала… Не-человеком. Злость внезапно схлынула, оставляя после себя выжженную пустошь, где уже никогда не вырастет лес. Ноги подогнулись, я упала на колени – ах, какая досада! Перед врагом на колени… Но разве это враг? Или отныне только враги окружают меня?

Слезы так и брызнули. Потекли по щекам, гася догорающее пламя бешенства. Я рыдала, а перед глазами вспыхивали, одно за другим, видения недалекого прошлого. Андрей, призрак на балконе. Инквизиция, Михаил, никелированный шприц в руках палача. Эрик, демон, маятник. Почему все это произошло со мной? Неужели… тот, кто все-таки выше нас, не мог оставить меня просто человеком?

А потом я поняла, что меня куда-то несут на руках.

Да, Лера. Ты больше не человек. Хорошо, что теперь ты это окончательно поняла. Ты – ведьма. И больше никогда не будешь той Валерией Ведовой, что проводила дни в офисе за рисованием логотипов и календариков. Но разве… после того, как ты одним движением воли раздавила стальные наручники… и после того, как стальной полумесяц маятника рассыпался черной трухой… разве тебе не понравилось то дикое ощущение торжества – над сброшенными оковами, над собой, над всем миром? Разве не ощутила ты странного, противоестественно удовольствия, вспарывая хрустальными бокалами руки инквизитора?

Меня затрясло. Наверное, вот оно, настоящее сумасшествие – когда в голове безнаказанно вертятся мысли подобные моим.

Потом мне на лицо полилась теплая вода, она смыла слезы, прояснила мысли… И я, наконец-то, обнаружила себя сидящей в душевой кабинке, в одежде, которая промокла насквозь. Эрик с каменным лицом осторожно гладил меня по волосам, и под ноги мне стекала розовая вода.