Лейтенант Экалу открыла рот. Закрыла его.

– Это не ваша вина, лейтенант. Бы не сделали ничего безрассудного. Напротив, я рада, что вы высказались. И вы никак не могли знать, что это произошло в то время, когда лейтенант Сеиварден находилась на грани некоего эмоционального срыва. А те… те трудности, что она испытывала и что проявились недавно столь драматическим образом, не были вызваны вашими словами. И не они породили то поведение, на которое вы жаловались. Между нами – ну, и кораблем, конечно, – я бросила взгляд на Пять, и она тут же покинула каюту, – Сеиварден поступала подобным образом с очень многими людьми: и с возлюбленными, и с другими – в прошлом, задолго до появления проблем, которые привели к тому, что она не несет больше вахту и отлеживается в медчасти. С самого рождения она была осыпана богатством и привилегиями. Она думает, что научилась подвергать это сомнению. Но на самом деле она научилась не столь многому, как ей кажется. И когда ей указали на это, она отреагировала нездорово. У вас нет никаких обязательств проявлять в таком случае снисходительность. Я думаю, ваши отношения были полезны и для нее, и для вас, по крайней мере в какой-то степени. Но мне не кажется, что у вас имеются обязательства продолжать их, если они будут для вас мучительны. И вы определенно не должны извиняться за то, что настаиваете на разумном обращении с собой.

Пока я говорила, лицо Экалу не менялось. Теперь, когда я закончила, мышцы вокруг ее рта стали едва заметно подергиваться. На мгновение я подумала, что она вот-вот заплачет.

– А теперь, – продолжила я, – к делу. Мы будем сражаться, и довольно скоро. На самом деле, я собираюсь открыто выступить против Анаандер Мианнаи. Конечно, той ее части, что противостоит Анаандер, давшей мне эту должность командующего, но, в конце концов, обе они – лорд Радча. Любой на борту, без всяких исключений, кто не хочет противодействовать Анаандер Мианнаи, волен покинуть корабль на челноке. Через два часа мы уйдем через шлюз, и за это время вам нужно принять решение. Я знаю, что члены экипажа испытывают некоторые опасения насчет исхода всего дела и насчет того, вернутся ли они опять в родные места, а я не могу дать таких обещаний. Вообще никаких.

Я не могу гарантировать, что если они уйдут, то окажутся в безопасности. Все, что я могу, – предложить выбор: сражаться со мной или нет.

– Не могу представить себе сэр, что кто-нибудь…

Я остановила ее, подняв руку.

– Я ничего не представляю себе и ничего не ожидаю. Любой член команды волен покинуть корабль, если не хочет этом участвовать.

Сохраняя полную невозмутимость, Экалу молча размышляла. Я испытала искушение связаться с кораблем, чтобы видеть, что она чувствует. И осознала, что не пользовалась той возможностью с той минуты, когда Тайзэрвэт столь разозлилась, поняв, что я так делаю. Ее слова, должно быть, обожгли меня сильнее, чем хотелось бы признать, а почему – не вполне ясно.

– Прошу вашего снисхождения, капитан флота, – прозвучал голос Амаат Один в моем ухе. – Переводчик Пресгер Зейат здесь и просит разрешения подняться на борт.

– Извините, Амаат?

Это было просто невозможно. Когда мы покинули базу Атхоек, крошечный кораблик переводчика оставался там пристыкованным. Если бы он последовал за нами, мы бы знали.

– Сэр, простите, корабля переводчика не было, а потом он просто возник. И теперь она просит разрешения подняться на борт. Она говорит… – Сомнение. – Она говорит, что на базе никто не подаст ей устриц в таком виде, как она хочет.

– У нас здесь вообще нет устриц, Амаат.

– Да, сэр, я осмелилась только что сказать ей это, сэр. Тем не менее она хочет подняться на борт.

– Хорошо. – Я поняла, что отказ переводчику не приведет ни к чему хорошему, раз уж она решила сюда попасть. – Скажите ей, что она должна полностью пристыковаться в течение двух часов; при всем нашем уважении, мы не можем изменить время нашего отправления.

– Сэр, – ответила Амаат Один впечатляюще ровным голосом.

Я посмотрела на лейтенанта Окалу. Та сказала:

– Я не ухожу, сэр.

– Рада слышать это, лейтенант, – ответила я. – Потому что мне нужно, чтобы вы приняли на себя командование кораблем.

Я не бывала на корпусе корабля в шлюзовом пространстве с того самого дня, двадцать лет назад, когда оказалась разделена сама с собой. Тогда я находилась в отчаянии, паниковала. Подтягивалась от одной рукоятки к другой, добираясь до челнока, чтобы сообщить лорду Радча о том, что произошло на борту «Справедливости Торена».

На сей раз дело происходило на «Милосердии Калра», и я была хорошо привязана, и не только в скафандре, но и в броне, причем теоретически непробиваемой. Она почти не отличалась от той, что защищала военные корабли радчааи. Пули уж точно не могли ее пробить.

И у меня было единственное способное на такое оружие: я держала тот пистолет Пресгер, который мог пробить все что угодно во вселенной. Во всяком случае, на глубину один и одиннадцать сотых метра. И я не пробиралась по корпусу корабля, не паниковала, никуда не убегала. Но я чувствовала себя отрезанной, как и тогда. Я знала, что внутри корабля все в безопасности. Убрано и закреплено. Каждый солдат – на своем посту. Доктор присматривала за накачанной препаратами и находящейся без сознания Сеиварден. Экалу была в командной рубке в ожидании. Тайзэрвэт – в своей каюте, также в ожидании. Ждала и я. «Титанит» и переводчик Зейат, когда я видела их в последний раз, сидели в кают-компании подразделения, где «Титанит» пытался объяснить, как играть в шашки, но без особого успеха, отчасти – потому что доска и дюжины стеклянных шашек были убраны во время подготовки к боевым действиям, а отчасти – потому что переводчик Зейат – это переводчик Зейат. Меня просто поразило то, что «Титанит» вообще с ней разговаривал. Сейчас, я была уверена, оба они лежали в безопасности в своих койках. Но я не связывалась с кораблем, не просила его подтвердить это. Я находилась в одиночестве, в каком не бывала неделями, с тех нор как исправили мои имплантаты, с тех пор как приняла на себя командование «Милосердием Кадра».

Мы лишились одной Калр, двух Амаат, трех Этрепа и Бо. Я поблагодарила их за службу и проследила, чтобы они благополучно отбыли. Экалу, услышав, что трое из ее подразделения покидают корабль, посуровела и застыла верный признак охватившего ее сильного чувства. Зная ее, я догадывалась: она ощутила себя преданной. Но она больше никак этого не показала.

Я могла узнать наверняка. Все, что было необходимо, связаться с кораблем. Делать сейчас было нечего, кроме как пялиться в удушающую и даже не вполне черную тьму шлюзового пространства. Но я не стала.

Думал ли корабль, что он найдет во мне то, чего лишился, когда утратил своих вспомогательных компонентов? Возможно, он уяснил, что я была худшей заменой, чем его команда из людей, которую, как я знала, он уже любил. Что почувствовал корабль, когда ушли те солдаты? И стоит ли мне удивляться, что корабль, вероятно, обнаружил: он не хочет вспомогательного элемента в качестве капитана?