Что касается меня, то с моей черной тварью можно было бороться. Во-первых, книга: перенеся ее в «Колыбельную», я словно бы запер ее там и долгое время она не появлялась совсем или являлась лишь в тенях, о которых я тут же забывал. Во-вторых, рак. Пока я бился с болезнью, тварь не появлялась; было не до нее. Это, кстати, дало мне лишний повод убедиться: никакой твари на самом деле нет. Всего лишь выдуманный страх, который необходим, чтоб заполнить пустоту страхов настоящих.

Но иногда я сомневался. Иногда я думал: а вдруг это на самом деле. Вдруг эта тварь существует: где-то совсем рядом, на границе видимого мира, чего-то ждет. Очень хотелось поговорить с кем-то обо всем этом; есть ведь небольшой шанс, что я не схожу с ума. Может, стоило поговорить с Яной — но она подумает, что я шучу, пытаюсь разыграть ее. А если поверит, станет хуже. Ей хватает моего основного диагноза, она постоянно на нервах и при любом подозрении на рецидив тащит меня в онкоинститут. Теперь будет таскать еще и в психушку. Конечно, можно поговорить с Крупковским. Он достаточно безумен и открыт, чтобы выслушать что угодно — особенно, если выпьет. Он ходил на курсы, где занимался изучением эгрегоров; он верит в древних славянских богов; тесно общался с оккультистами; если кто и способен поверить в эту дичь, то только он. Пару раз я пытался поговорить с ним: он и Димка со временем свыклись с моим диагнозом и все чаще приходили играть к нам в настольные игры — из-за опасности ликвореи мне следовало ограничить передвижение и вообще любые физические нагрузки, поэтому о походах в заброшки пришлось позабыть, по крайней мере на время. Я увлекся настолками, и это увлечение помогло мне справиться с одиночеством. Одной из любимых игр стал «Древний ужас» по мотивам книг Лавкрафта. В этой кооперативной настольной игре надо спасти планету от древнего бога, желающего поработить или уничтожить Землю; не допустить его пробуждения либо как-то одолеть его, если он сумел пробудиться. Игра захватывала. Крупковскому она тоже понравилась: вся эта настольная мистика и оккультизм были в его духе. Как-то после партии, в которой нам противостоял сам великий Ктулху, я попытался поговорить с ним о моем личном маленьком древнем боге, который преследует меня с детства; но беседа не заладилась. Крупковский решил, что я шучу, Дима вмешался, и разговор действительно свелся к шутке; все посмеялись, а затем предложили раскинуть еще одну партейку — на этот раз против Азатота, вечно жующего султана демонов. Была еще одна попытка поговорить, но в тот раз Крупковского сильно развезло после пары кружек пива, и он, кажется, не совсем меня понял, потому что отвечал невпопад, совсем на другой вопрос, причем с таким видом, словно оказывает мне большую услугу; помню, я жутко на него разозлился, но не подал вида и разговор быстро свернул. После этого я решил для себя, что мое безумие — это моя личная проблема и ни с кем ею делиться не стоит.

В декабре 2015 года, незадолго до рецидива, мы с Яной поехали в Москву на церемонию вручения «Русского Букера». Поселились в гостинице «Белград» прямо напротив отеля «Золотое кольцо», где должны были вручать премию. Номер стоил очень дешево, особенно по московским меркам; внутри гостиница представляла собой жалкое зрелище, огрызок советских времен. В нашем номере на четвертом этаже было очень холодно, одеяла почти не спасали. Яна боялась, что я простужусь, и заставляла меня спать в свитере и теплых брюках. На церемонию можно было пригласить несколько гостей; я написал московским друзьям, но не все они сумели или захотели прийти. Думаю, многие полагали, что онкологическим больным лучше помогать на расстоянии вытянутого интернета; не мне судить. В результате согласились пойти Рома Бобков, который очень помог нам с Яной во время моего лечения, — например, отличным советом насчет предупреждения побочных эффектов химии, и Эрик Брегис. Собственно, если бы не он, то никакого «Русского Букера» не было бы и в помине: он издал «Колыбельную», он же номинировал ее на все большие премии подряд: тратил деньги и время, чтоб дать книге шанс. Церемония была оформлена богато. Среди наряженных утонченных лиц можно было заметить лица известных писателей и критиков. На столиках стояло шампанское. Яна и Эрик с Ромой выпили по бокалу. Я пил минеральную воду, но все же пригубил и шампанское — просто чтоб вспомнить вкус. Пузырьки непривычно ударили в нос — я все это давно забыл. С алкоголем после операции было для меня покончено — впрочем, об этом я не особенно жалел. Мы увидели Валерию Пустовую, она была в жюри премии; мы подошли к ней поздороваться. Валерия отвечала нам вежливо, но холодно, и мы, улыбаясь друг другу вымученно и необходимо, разошлись. Помню, мне показалось, что я здесь лишний. Все это было слишком далеко и как будто в тумане, все эти писатели, критики, журналисты. А у меня до сих пор не выросли волосы и брови — господи, какой же я урод среди этих чопорных, богато одетых людей, знающих себе цену; у меня же никакой цены нет, да и ценник давно оторвался. Я заметил себя в зеркале, и мне стало смешно: я здесь точно лишний. Я повторял себе: я здесь лишний. Я подумал, что, если б мне можно было пить, я бы сейчас напился, как когда-то после вручения (не мне) премии «Дебют». Я бы хлестал рюмку за рюмкой. Может, случился бы скандал. Но не сейчас, нет.

Нас всех пригласили в зал, рассадили за большие круглые столы. За нашим столом не нашлось места для Эрика и Ромы, и мы попросили поменять стол. Нам ответили: о, никаких проблем. Нас отвели за самый дальний и, вероятно, непрестижный стол, где, кроме нас, никто не сидел. Угощений хватало, но как-то все на мой вкус суховато; а вот алкоголь неплох. Яна пила вино. Эрик — водку и коньяк. Яна быстро стала пьяная: я видел ее такой впервые за много лет. Думаю, ей было тяжело: после всех этих месяцев ада она просто не могла не напиться. Выпил лишнего и Эрик — и задремал на стуле. Рома Бобков за столом сидел мало, часто вставал, кого-то выглядывал среди литераторов, нервно косился на сцену. Думаю, переживал за мой успех. К нам подсел неизвестный мне окололитературный человек родом, кажется, из Одессы. Не запомнил его имя, к сожалению. Оказывается, он читал мою «Колыбельную». У него возникли какие-то вопросы. Помню, он спрашивал меня про книгу, я что-то отвечал совершенно невпопад; я не умею отвечать на такие вопросы и часто не могу объяснить, почему в книге вышло именно так, а не по-другому и почему герой произнес именно ту фразу, хотя мог бы сказать и иначе; или вообще ничего не говорить. Я мало что могу сказать о своих книгах: они такие, какие есть, не по какой-то особенной причине, а лишь потому, что я пытаюсь выразить в них смутные образы, которые без всякой системы болтаются у меня голове. Не совсем было ясно, понравилась этому окололитературному человеку из Одессы моя книга или нет, скорее он относился к ней с известной долей иронии и снисходительности, как к попытке молодого автора выйти из кромешной тьмы фантастического цеха в поле большой литературы; впрочем, не уверен, что он вообще знал о моем писательском происхождении. Он достал из сумки экземпляр «Колыбельной», и я оставил на титульном листе автограф. Со сцены произносились слова, хвалили известных и неизвестных мне деятелей искусства, вручали второстепенные призы — для непрекращающейся подпитки писательского самомнения; вызывали всех авторов короткого списка подряд, чтоб преподнести букет цветов и порадовать надеждой на победу. Меня тоже вызвали к сцене, произнесли какие-то общие слова, не помню, какие точно, потому что был оглушен светом и слабыми, но все же существующими аплодисментами (думаю, большая часть зала вообще не знала, кто я такой); затем мне пожали руку. Выходя на свет, я боялся споткнуться и упасть: став одноглазым недавно, я не до конца обрел возможность хорошо оценивать свое положение в пространстве. Это был бы позор; к счастью, обошлось. Скоро должны были объявить победителя, которому достанется главный приз: полтора миллиона рублей. Рома Бобков замер на месте, напряженно вглядываясь вперед. Яна была совсем уже пьяная: она на весь столик гордо заявила, что она — дочь таксиста и совершенно этого не стыдится. Думаю, ее тоже зацепило творящееся вокруг литературное великолепие. Окололитературный деятель из Одессы по-доброму подшутил над ней. Яна что-то такое пошутила в ответ, улыбаясь во весь рот, он еще что-то пошутил, Яна снова повторила, что она — дочь таксиста (она повторит это еще много раз за вечер), но в целом это все было мило и необидно. К нашему столику подошли две девушки с бокалами в руках. Они смущались и хихикали. Они сказали, что им очень понравилась моя книга. Особенно некоторые моменты: например, про шлюху, которой на голову упала люстра. Это было замечательно. Помню, я стоял как столб перед этими девушками и улыбался, не зная, что ответить, а в голове была мысль: господи, они же смотрят и видят, какой перед ними урод, видят, что у меня нет бровей и эта идиотская пиратская повязка на глазу. Лучше бы меня тут не было. Девушки пожалели, что не захватили с собой экземпляр «Колыбельной» для автографа, переглянулись, еще раз смущенно хихикнули, извинились и ушли. К нам подсела писательница Ольга Славникова: кажется, она тоже была немного пьяна; впрочем, самую малость. Она сказала, что была поражена, узнав о моем диагнозе; что многие были поражены. Что даже здесь и сейчас они соберут для меня немного денег, чтоб помочь в лечении; собственно, уже собирают. Боюсь, я отвечал односложно. Зато с Яной они легко нашли общий язык. Я сидел между ними, они говорили через меня. Яна сказала, что сделает все, чтоб я выжил. Что вот абсолютно все. Повторила, что она — дочь таксиста и совершенно этого не стесняется. Славникова сказала: вы знаете, вы мне нравитесь. Напишите мне на мейл. Обязательно напишите потом, нам надо будет поговорить. Еще она сказала, что вот, например, писательница Улицкая: у нее был рак, все думали, что она умрет, но она выжила и жива до сих пор. Она наклонилась и сказала мне: Володя, подумайте о том, что, если вы все это переживете, каким писателем вы можете стать. Какой это страшный, но все же опыт. Она сказала, что очень переживает из-за меня, потому что все мы, бывшие участники «Дебюта», для нее, организатора этого литературного конкурса, как родные дети.