Объявили победителя. Это был писатель Снегирев с романом «Вера». Подготовленного к победе, его тут же пригласили на пресс-конференцию. Рома Бобков сказал: эх! — и сел обратно за стол. Эрик приоткрыл глаза: а я говорил, что они не дадут тебе премию; вот тебе — не дадут, ты для них чужой. Он произнес это довольно громко; Славникова и Яна замолчали, возникла, как это говорится в таких ситуациях, неловкая пауза, но Эрик снова закрыл глаза и уснул; беседа продолжилась.

После объявления победителя все как-то резко зашевелились, оживились, возникла потребность к беседе, между столами забурлили человеческие течения, в приглушенном электрическом свете двигались подвыпившие лица. К нашему столику подошла Валерия Пустовая; извинилась, что была холодна с нами чуть раньше (Яна воскликнула: ничего страшного!), но вы же понимаете: я в жюри, а вы — участник, мы старались отдалиться от участников, так было надо. Она сказала, что у меня был хороший шанс победить: трое из пяти членов жюри голосовали за меня, но двое выступили резко против, и пришлось искать компромиссный вариант, который бы устроил всех. Возможно, Валерия несколько приукрасила серую (для меня) действительность, но все же это было довольно приятно; мы поблагодарили ее, и она вернулась к своему столику. К нам подошел лингвист Максим Кронгауз, еще один член жюри, и это было вдвойне приятно, потому что за год до этого я прочел его книгу «Русский язык на грани нервного срыва», и она произвела на меня большое впечатление. Максим сказал, что ему очень жаль, что «Колыбельная» не победила, что он полагает, что эта книга заслуживает гораздо большего внимания со стороны литературного сообщества, и немного обидно, что, не считая «Букера», книгу в литературной среде, по сути, не заметили. К сожалению, дальнейшего разговора у нас не получилось; мы пожали друг другу руки и разошлись. Далее к нам за столик подсел писатель Денис Гуцко. Как я понимаю, он был последним из тройки тех, кто голосовал за «Колыбельную». Денис признался, что поначалу ему сложно было читать мою книгу. Конечно, очень сильный роман, сказал он, но вот эти вот главы в начале; эти дети с лучком и картошечкой. Зато потом — конечно, повторял он, потом уже — да. Денис был ростовчанин, и они с Яной договорились, что мы все вместе как-нибудь пересечемся в Ростове; впрочем, это была обычная пьяная болтовня; конечно, никто пересекаться не собирался. Гуцко разговорился со Славниковой. Окололитературный человек из Одессы наклонился ко мне и сказал: надо же, к вам и Славникова подошла, и Кронгауз, знаете, это довольно все интересно; он, впрочем, говорил с иронией, но, как мне показалось, и с некоторым уважением. После этого он задал мне очередной окололитературный вопрос о книге, который я в силу остаточной глухоты не до конца расслышал, но, чтоб не обижать человека, постарался на него что-то ответить. Ага, вот что значит, задумчиво произнес он, и я смутно подумал, что отвечать мне не стоило.

Церемония подходила к концу. Эрик Брегис проснулся и с мрачным видом ковырялся вилкой в салате. Рома Бобков то куда-то исчезал, то снова появлялся. Эрик сказал мне: а знаешь что, Вовка, посылай их всех нахрен. Их книги забудут, а «Колыбельную» будут помнить, вот увидишь. Язык у него заплетался. Я сказал: конечно, Эрик. Мимо проходила официантка. Эрик взял ее за руку и сказал: а что вы тут делаете? садитесь к нам: у нас тут стол, бесплатная еда, все очень хорошо устроено, есть что выпить. Официантка улыбнулась, но сесть отказалась. Эрик отпустил ее, печально посмотрел на меня и как-то по-особенному сжал губы: вот так вот они все, Володя. Вот так.

Подошел Рома Бобков, похлопал меня по плечу: не переживай.

Как и в случае с потерей глаза люди думали, что я сильно переживаю из-за неполучения «Букера», и старались меня утешить. И снова зря: я с самого начала не верил, что получу первый приз. Для меня стал сюрпризом даже шорт-лист. И тем более для меня стало сюрпризом то, что, оказывается, я мог победить. Однако все это прошло мимо и тут же стерлось; из-за чего я переживал, так это из-за возможного рецидива. Из-за того, что опять придется лечиться; из-за того, что снова придется терпеть боль в суставах и наступит глухота; из-за того, что химия прекратит действовать и болезнь станет прогрессировать. До рецидива оставался месяц; я этого не знал, но боялся, что он случится.

Церемония закончилась. Мы собирались уходить; Яну подозвал поэт Виталий Пуханов, попытался вручить деньги на мое лечение: определенную сумму все-таки успели собрать. Яна говорила: нет-нет, что вы, а Виталий отвечал: ну что вы в самом деле, что же вы. Деньги Яна все же взяла и отдала мне: ты трезвый, пусть будут у тебя. Я сунул в карман, не считая. Мы надели верхнюю одежду, вышли на улицу. Возле входа в «Золотое кольцо» было холодно, дул ветер. Яна, Рома и Эрик стояли на ветру пьяные. По настоянию Яны мы крепко обнялись вчетвером посреди дороги. Рома говорил мне: да наплюй ты на «Букер»! Главное, не смей больше болеть! Эрик говорил: правильно! Болеть не смей, пиши книги! Ты же помнишь, что я жду от тебя новую книгу? Вот она-то получит и «Букер», и что угодно! Да и наплевать на «Букер», честно говоря! Но премию получить все равно надо, такой пиар, тогда люди узнают и о тебе, и твоих книгах! Яна сказала: ребята, давайте гулять! Давайте пойдем куда-нибудь и выпьем там кофе!

Мы пошли искать, где после полуночи в Москве в районе станции метро «Смоленская» можно выпить хороший кофе.

Поздно ночью мы вернулись в гостиницу «Белград». Эрик уехал домой, Рома Бобков заглянул к нам в номер, чтоб в компании допить оставшийся виски. Виски допили они с Яной. Помню, хотелось спать, а Рома никак не догадывался, что пора уходить. Рассказывал какие-то истории. Прогонять было стыдно: хороший человек и истории интересные. Но спать хотелось безумно. В конце концов Рома ушел. Яна после виски еще больше опьянела. Я помог ей улечься в постель. Яна повторяла: Вовка, ты только не заболей снова. Только не заболей, хорошо? Мы же справились, верно? Я сказал: конечно, мы справились. У нее заплетался язык, дрожали руки. Я укрыл ее одеялом, поцеловал в губы; она ответила на поцелуй. Ее губы пахли вином и виски. Она сказала, не открывая глаз: так спать хочется, так хочется спать, ты не представляешь, как я устала, — и уснула. В номере было очень холодно. Ветер, казалось, дул из всех щелей. Я лег в кровать в рубашке и джинсах, укрылся одеялом до подбородка. Помню, боялся застудить шею. Казалось, что, если застужу, в шею пойдут метастазы. Оконные стекла задрожали. Что-то темное пошевелилось там, снаружи. А может, показалось. Я закрыл глаза и сказал себе: мы справились. Я повторил про себя несколько раз: мы справились, мы справились, мы справились.

Было очень холодно. Я уснул.

Позвольте, я вам расскажу, что такое счастье, на примере, который случился в октябре 2015 года.

Счастье — это вот когда ты приходишь с женой в онкоинститут, чтоб сдать анализы для очередной госпитализации, тебе делают УЗИ и обнаруживают, что у тебя увеличены лимфоузлы с обеих сторон шеи, и если лимфоузлы справа нас интересуют мало, то лимфоузел слева интересует гораздо больше, потому что слева в шею могут пойти метастазы. Ты приходишь в поликлинику онкоинститута в десятый кабинет с результатами УЗИ, и врач, конечно, говорит, что бояться нечего, скорее всего это воспаление, потому что тут у вас и облучение, и химия, иммунитет серьезно подорван и так далее, но надо убедиться и если там что-то нехорошее — действовать быстро. И ты опять возвращаешься в кабинет УЗИ, там тебе в шею делают пункцию, берут немного жидкости из увеличенного лимфоузла, затем помещают эту жидкость на стекла и отдают эти стекла тебе, ты вместе с женой несешь стекла в кабинет цитологии, а он на четвертом этаже, лифт не работает, потому что в здании ремонт, но жена все равно поднимается с тобой по лестнице, несмотря на больную ногу, и по дороге бодрым голосом рассказывает, что это все ерунда и, конечно, все будет нормально, и ты заходишь в кабинет цитологии, отдаешь стекла толстой краснощекой работнице в белом халате, а она говорит, что результат будет готов примерно через полтора часа, погуляйте пока, и вы с женой идете в столовую обедать, едите и говорите о каких-то пустяках, а время движется то ли слишком быстро, то ли очень медленно, вот и салат почти закончился, дрянь, конечно, салат был, и ты говоришь жене, салат как-то не очень, дрянной салат, пожалуй, а ты не доедай, говорит она, конечно, не буду, говоришь ты, а вот суп-харчо неплох, хороший у них получился суп, смотри, уже время подходит, говорит она, пошли, и вы идете по коридору онкоинститута, а там на стенах репродукции каких-то картин, Дали, например, есть, и жена говорит, смотри, это Дали, да, говоришь ты, он самый, и разговор переходит вдруг на Третьяковку, мы ведь ни разу не были в Третьяковке, говорит она, вот поедем в Москву, надо обязательно сходить в Третьяковку, а то стыдно как-то, ни разу не были, да, говоришь ты, обязательно сходим, ну даже если и метастазы, говорит жена, это ничего страшного, вырежут, да, говоришь ты, ничего страшного, вырежут обязательно, смотри, говоришь, осталось минут десять, пойдем или посидим еще на диване, смотри, какой удобный тут диван, давай, говорит жена, действительно немножко посидим, какой отличный диван, так удобно сидеть, да, говоришь ты, очень удобно, а это кабинет, где мне переописывали КТ из облбольницы, помнишь, ага, говорит жена, кажется уже несколько лет прошло, ну что пошли, да, идем, и вы идете в здание, где находится кабинет цитологии, и ты видишь, что жена очень устала, а надо подниматься по лестнице, потому что лифт не работает, и ты говоришь: подожди меня тут внизу, я сам схожу, может, все-таки вместе, нет-нет, я сам, это быстро, не переживай, ладно, говорит она, и ты поднимаешься наверх, и перед кабинетом на полминуты останавливаешься, чтоб перевести дыхание, и говоришь себе, сейчас, еще несколько секунд, только переведу дыхание, еще пару секунд и войду в этот чертов кабинет, господи, только пару секунд, а потом быстрым шагом входишь в кабинет, там сидит работница и перебирает бумаги, фамилия, говорит она, и ты называешь фамилию, да, говорит она, ваш результат готов, ты смотришь на бумагу в ее руках, она переломлена в толстых пальцах работницы и, кроме старого диагноза и твоей фамилии, ничего не видно, работница протягивает тебе бумагу и говорит, пожалуйста, с этим к вашему лечащему врачу, конечно, говоришь ты, берешь бумагу, выходишь из кабинета, разворачиваешь и читаешь «В представленном образце следы крови и жировой ткани», печать, подпись и больше ничего, только кровь, жировая ткань, печать и подпись. Так вот, это еще не счастье. Счастье — это когда ты побыстрее спускаешься вниз, показываешь бумажку жене, а она плачет и улыбается тебе сквозь слезы.