Если супружество Энглтона теперь обрело почву под ногами, то брак Филби, со стороны казавшийся таким крепким, начал распадаться. Эйлин Филби пришла к убеждению, что у мужа интрижка с его секретаршей Эдит Уитфилд, молодой и красивой приятельницей Гая Берджесса, которого Эйлин терпеть не могла. Как это бывало в Лондоне, Филби порой исчезал на всю ночь без предупреждений или объяснений. Эдит неизменно сопровождала его во время поездок по стране. Из-за этих подозрений, почти наверняка оправданных, Эйлин погрузилась в еще более глубокую депрессию и серьезно заболела. Она тайно вколола себе мочу, из-за чего ее тело покрылось нарывами. Здоровье Эйлин пошатнулось так сильно, что спустя десять месяцев после переезда в Стамбул ее пришлось госпитализировать. В больнице она получила тяжелые ожоги, после того как в ее комнате загадочным образом вспыхнул пожар.

Эйлин уже была в Бейлербее и, похоже, приходила в себя, когда однажды вечером Филби заявился домой и, ухмыляясь, объявил: «В моем джипе возле нашего дома сидит один из самых одиозных деятелей Форин-офиса». Не предупредив заранее, Гай Берджесс приехал к ним в отпуск почти на целый месяц. Два старых приятеля и товарища по шпионскому делу — вместе с примкнувшей к ним Эдит Уитфилд — окрасили город коммунистическим багрянцем. За один только вечер в яхт-клубе «Мода» они влили в себя пятьдесят две порции бренди. Под конец вечера можно было услышать, как Берджесс поет на мотив «Сердце красавиц»:

Мальчики хороши,

Стоят они гроши.

Полкроны дашь им,

И они ваши.

Отлученная от шумного веселья, терзаемая глубокими подозрениями и рассерженная присутствием в доме пьяного распутника, к которому ее муж так сильно привязался, Эйлин была на пути к серьезному срыву.

Надвигающийся кризис не вызывал у Филби особого беспокойства — похоже, он вообще о нем не подозревал. Он оставался все тем же очаровательным, бодрым малым, в достаточной степени повесой, чтобы заставить наиболее пуритански настроенную часть дипломатического братства приподнять брови, но не настолько разнузданным, чтобы поставить под угрозу свои карьерные перспективы на секретной службе. В глазах МИ-6 «он был деятельным и надежным». Кроме того, Филби выполнял важную работу, взяв на себя борьбу с красной угрозой, хотя его попытки прорвать оборону советской разведки оказывались далеко не успешными.

Встреча в Швейцарии (возможно, организованная Эллиоттом) с турком, представляющим группы грузин и армян, живущих в изгнании, помогла достичь устной договоренности о том, что МИ-6 «согласится поддержать их финансово и помочь с обучением», если в этих эмигрантских кругах найдутся люди, пригодные для контрреволюционной деятельности. Однако найти подходящих исполнителей, способных разжечь мятеж за «железным занавесом», оказалось непростой задачей: многие из потенциальных мятежников родились за границей или так долго жили в изгнании, что уже очень плохо знали свою родину, другие же запятнали себя участием в нацистских попытках дестабилизировать СССР во время войны. Изначально Филби представлял себе, что будет засылать по полдюжины групп по пять или шесть «повстанцев» в Советскую Грузию или Советскую Армению, чтобы каждая из них находилась там по нескольку недель. В итоге из грузинских изгнанников, живущих в Париже, удалось отобрать всего двоих: «энергичных парней» двадцати лет от роду, готовых выполнить миссию, отправившись на родину, которой они даже никогда не видели. Фамилия одного из них — Рухадзе, а имя другого так и осталось неизвестным.

Двух этих молодых людей обучали в Лондоне в течение шести недель, а потом отправили в Стамбул, где их встретил Филби. Операция под кодовым названием «Альпинист» была задумана как «молниеносный налет», экспериментальная вылазка, чтобы оценить, каковы возможности организовать восстание в Грузии: два агента должны были установить каналы связи с потенциальными мятежниками-антикоммунистами, а потом тайно пересечь границу и вернуться в Турцию. Молодые люди произвели на Филби впечатление «внимательных и умных», убежденных, что наносимый ими удар поможет освободить Грузию от советского ига. Впрочем, один из них, видимо осознавший, что в случае разоблачения ему грозит неминуемая смерть, казался «явно подавленным». Группа отправилась в город Эрзурум на востоке Турции, где Филби торопливо проинструктировал двух агентов и снабдил их оружием, радиоаппаратурой и мешком золотых монет. «Нужно было показать, что я делаю все возможное для успеха операции», — писал он впоследствии. На самом деле он, конечно же, преследовал цели прямо противоположные. Точкой перехода выбрали Пософ, расположенный в самой северо-восточной части Турции, на границе с Грузией. Во мраке ночи агентов доставили на дальний участок границы и тайком переправили на советскую территорию.

Через несколько минут с грузинской стороны прогремела стрельба. Один из мужчин упал, сраженный первым же залпом. Второго, Рухадзе, приметили в предрассветных сумерках «спешно удаляющимся по редколесью от турецкой границы». Далеко уйти ему не дали — вскоре он оказался в руках советской разведки. Палачам едва ли удалось вытянуть из него что-либо осмысленное перед смертью: он мало что знал. Годы спустя Филби обсуждал судьбу этих грузин с главой грузинского КГБ: «Парни были неплохи, — говорил он. — Совсем неплохи. Я отлично знал, что их поймают и что их ожидает трагическая участь. Но, с другой стороны, это был единственный способ воткнуть кол в сердце будущих операций». Плохо продуманная и скверно спланированная операция, скорее всего, и так бы провалилась, но Филби совсем не оставил агентам шансов (он мог бы с таким же успехом казнить их лично). Однако их гибель не беспокоила его — ни тогда, ни потом. Если что и омрачало его счастливый горизонт, то только все более сумасбродное поведение жены.

Как-то раз, мартовским вечером 1949 года, Эйлин Филби обнаружили лежащей у проселочной дороги с глубокой раной в голове. Придя в себя, женщина объяснила, что во время прогулки какой-то турок яростно набросился на нее и ударил камнем. Нескольких подозреваемых взяли и «в оковах» привели в больницу к Эйлин, но она не сумела точно опознать нападавшего. Турецкая полиция зашла в тупик; в не меньшем замешательстве оказались и врачи, когда у больной начался сепсис. Теперь ей было совсем худо. Столь серьезный кризис заставил Филби обратиться к старому другу.

Филби связался с Николасом Эллиоттом (тот находился в Берне) и сообщил ему, что Эйлин, кажется, «умирает от какого-то загадочного недуга». Не мог бы Эллиотт найти швейцарского врача, который поставил бы правильный диагноз? Эллиотт мгновенно принялся за дело. После тщательных поисков он сообщил Филби, что нашел нужного человека: видный швейцарский профессор медицины ознакомился с симптомами Эйлин и полагал, что в силах ее исцелить. Чета Филби сразу же вылетела в Женеву, а в Берн их уже доставила машина скорой помощи; Эйлин поместили в хорошую больницу, а Филби остановился у Эллиоттов. Всего через несколько дней после прибытия Эйлин попыталась поджечь свою комнату, а потом рассекла себе руку бритвенным лезвием. Швейцарский доктор быстро установил, что Эйлин сама поранила себе голову и сама себя заразила. История с нападением на дороге оказалась вымышленной. Лондонский врач Эйлин, лорд Хордер, подтвердил, что его пациентка наносила себе вред еще с подросткового возраста. После этого Эйлин перевели в психиатрическую клинику, чтобы держать ее там под наблюдением. Эллиотт испытал глубокий шок, когда обнаружил, что эта «очаровательная женщина, любящая жена и мать втайне от всех страдала тяжелым душевным недугом». Эллиотты окружили ее нежной заботой; Николас дежурил у ее постели, кормил виноградом, развлекал шутками. Постепенно Эйлин восстанавливала силы, понемногу к ней возвращалось и самообладание.