После четырехдневного перехода — идти приходилось по ночам, избегая патрулей и прячась днем, — «эльфы» пришли к дому, который Кука в последний раз видел три года назад. Его приняли, хотя и с осторожностью. Когда Кука объяснил, что они в авангарде сил, поддерживаемых британцами и призванных сбросить Ходжу, жители деревни отреагировали скептически. Почему их отряд так малочислен? Где британцы? Где оружие? Кука почувствовал, что даже здесь их подстерегала смертельная опасность. Группа отказалась от предложения переночевать в деревне. Вместо этого они вернулись в горы и сговорились как можно скорее добраться до границы, разделившись на две группы: Бидо Кука, Рамис Матука и еще один «эльф» отправились к югу; двоюродный брат Рамиса Ахмет и пятый член группы выбрали более прямой путь. Патрули были повсюду; группа Куки трижды едва избежала ареста. Им оставалось пройти еще дюжину миль до границы — дорога была трудная, через узкое ущелье, — когда из темноты прогудел голос, потребовавший, чтобы они назвали себя, иначе будут убиты. «Кто здесь?» — спросил Кука, изготовив автомат к бою. «Полиция», — прозвучал ответ. Трое «эльфов» открыли огонь. Полицейские, стоявшие над ними, начали стрелять в ответ. Рамис Матука упал замертво. Кука и его последний спутник, беспорядочно отстреливаясь, бежали в леса.

Три дня спустя, изможденные и оголодавшие, Кука и его товарищ наконец достигли греческой границы. Греческие полицейские немедленно их арестовали, посадили за решетку и подвергли допросу. Кука придерживался легенды: его зовут Энвер Зенелли (это имя значилось на поддельном албанском удостоверении личности). «Мы сказали, что мы простые албанцы, бежавшие из страны». Пограничники не поверили им «и готовы были покончить с ними ни за понюшку табаку». Спустя несколько недель явился британский чиновник. Кука шепнул ему кодовую фразу, оговоренную еще на Мальте: «Солнце встало». Наконец выживших выпустили на свободу, после чего самолетом отправили в Афины и поместили в безопасное место, где их допросили два сотрудника британской разведки.

Если оценивать ситуацию сколько-нибудь объективно, то первая фаза операции «Ценность» обернулась полным провалом. Из девяти партизан, высадившихся в Албании в октябре, четверо были убиты, один почти наверняка взят в плен, еще один пропал без вести, остальные едва спаслись; кроме того, «несколько албанских граждан так же были арестованы и казнены» по обвинению в пособничестве партизанам. Вторая группа, прибывшая вскоре после первой, справилась ненамного лучше. Албанские правительственные силы были наготове и ждали, явно зная о предстоящем вторжении, а может быть, и о его точном времени и месте.

МИ-6 охарактеризовала начальный этап операции всего лишь как «неудовлетворительный» — преуменьшение, граничащее с отрицанием реальности. Гибель половины бойцов, составлявших первую группу, сочли заминкой, а не катастрофой, а человеческие потери «оценивались как приемлемые по меркам военного времени». Полковник Смайли клялся, что будет рваться вперед: планировать новые высадки, лучше готовить партизан, активнее привлекать США. Ведь Албанию нельзя захватить за одну ночь, и «было бы ошибкой прекратить столь важные усилия», в особенности теперь, когда МИ-6 направила в Вашингтон одного из своих самых перспективных сотрудников, более чем готового сотрудничать с американцами на следующем этапе операции «Ценность».

Всего через несколько дней после прибытия в Вашингтон Филби назначили руководителем объединенного Англо-американского комитета по особым политическим вопросам, возложив на него ответственность за проведение албанской операции совместно с его американским коллегой Джеймсом Маккаргаром. Роль американцев в операции «Ценность» становилась все более важной (они дали этой операции, пожалуй, более реалистичное кодовое название «Враг») не в последнюю очередь из-за того, что они ее финансировали, однако именно Филби «принимал все решения».

Джеймс Маккаргар, бывший журналист из богатой калифорнийской семьи, сделал себе имя в послевоенное время, организуя пути побега из Венгрии для ученых и интеллектуалов, спасающихся от коммунизма. Он даже женился на румынке, которую вывез в багажнике своего автомобиля. Подобно многим сотрудникам американской разведки того времени, Маккаргар питал преувеличенное уважение к британским коллегам, а достижения нового соратника были и впрямь блестящими. «Филби как никто умел очаровывать. Он явился к нам с потрясающей репутацией, — вспоминал впоследствии Маккаргар. — Чувствовалось, что ему можно доверять». Филби, казалось, олицетворял все те качества, которые американцам хотелось видеть в своих британских союзниках: веселый, решительный, остроумный и невероятно щедрый по части выпивки. «Ему были свойственны шарм, теплота и обаятельный юмор с оттенком самоуничижения, — свидетельствовал Маккаргар. — Он много пил, но в те времена все мы не ограничивали себя в этом. Мы выплыли из войны, покачиваясь на волнах алкоголя, не оказывавшего на нас заметного влияния. Я считал его другом».

Филби полюбил Вашингтон, и Вашингтон ответил ему взаимностью. Для него открылись все двери, приглашения так и сыпались, и многие люди считали его другом уже после первой встречи. Эйлин, видимо, тоже окрепла в дружелюбной атмосфере Вашингтона. Семья переехала в большой двухэтажный дом по адресу Небраска-авеню, 4100, и вскоре там воцарился ужасный кавардак: все было завалено детскими игрушками, переполненными пепельницами и пустыми бутылками. По словам Николаса Эллиотта, Филби был «безусловно предан своим детям», и эта черта усиливала его притягательность в глазах американских друзей и коллег: вот он, отец семейства, типичный английский джентльмен, человек, заслуживающий доверия. За несколько недель Филби, похоже, установил контакт почти со всеми заметными фигурами американской разведки. Встречаясь с ними лицом к лицу, он был воплощенная вежливость, но не стеснялся в выражениях, отзываясь о новых знакомых у них за спиной. Среди них был Джонни Бойд, заместитель директора ФБР («по всем объективным показателям ужасный человек»); Фрэнк Уизнер, глава Управления координации политики («лысеющий и важничающий толстяк»); Билл Харви из контрразведки ЦРУ («бывший фэбээровец… уволенный за пьянство»); шеф ЦРУ Уолтер Беделл Смит («холодный рыбий глаз»); заместитель главы ЦРУ и будущий шеф Аллен Даллес («самодовольный»); Боб Ламфир из ФБР («рыхлый, как пудинг») и многие другие. Дом на Небраска-авеню вскоре стал местом встреч элиты вашингтонской разведки. «Он принимал у себя многих американцев, — вспоминал еще один сотрудник ЦРУ. — Вино лилось рекой, да и виски тоже». Эйлин играла роль хозяйки салона — пошатываясь, разносила напитки, да и сама не забывала приложиться. Вот все, что запомнил о вечеринках Филби один из гостей: «Они были долгими и очень, очень пьяными».

Казалось, манера Филби прямо-таки располагала к близкому общению. Его мудрая улыбка, «намекавшая на участие в какой-то шутке для посвященных, свидетельствовала о безмолвном понимании той иронии, что лежит в основе нашей работы». Он специально заходил в кабинеты американских коллег ближе к вечеру, зная, что хозяева рано или поздно (как правило, рано) «предложат заглянуть в дружественный бар, чтобы продолжить профессиональное общение уже там». Обмен внутренней информацией — ахиллесова пята разведывательных кругов; не имея возможности рассказывать о своей работе аутсайдерам, шпионы используют каждый шанс, чтобы обсудить ее с себе подобными. «Между собой сотрудники разведки все время говорят о работе, — заметил один сотрудник ЦРУ, — и Филби приобщился к чертовой куче информации, кроме той, что ему полагалось знать». ЦРУ и ФБР соперничали, иногда весьма яростно, причем особое социальное разделение между двумя ветвями американской разведки перекликалось с аналогичным соревнованием между МИ-5 и МИ-6. Филби характеризовал агентов ЦРУ как любителей вин, принадлежащих к высшему обществу, тогда как фэбээровцы, куда более приземленные, предпочитали пиво; Филби с удовольствием пил и то и другое в большом количестве — и с теми и с другими, — стремясь «потрафить одной стороне, не оскорбив при этом другую». Кабинет Филби располагался в британском посольстве, но Кима нередко можно было обнаружить в головных офисах ЦРУ или ФБР или в Пентагоне, где был отведен специальный кабинет для совещаний по албанской операции. Одним словом, закрытых для Филби тем почти не оставалось: «Море было ему по колено… он мог узнать столько, сколько хотел».