Заратустра лежал неподвижно, словно мертвый, укрытыйлиствой, и только ветер колебал складки его царственного наряда. Я подбежал кнему и упал на колени. Он не шелохнулся, глаза его были закрыты, а лицо, лицоприобрело бледный, пепельный, оттенок.

Даже лучшее делаем мы отвратительным, мы жизни приписываемсмерть и хотим жизни. Я смотрел на Заратустру, словно заживо погребенного,смотрел и плакал, плакал, окруженный этим величественным миром, миром, вкотором я почему-то хотел умереть.

— С неживущими хочу говорить я о смерти, —прошептал Заратустра и открыл глаза, странная уверенность горела в них.

На следующий день я выполнил его просьбу, благо, закандидатами на подобное собеседование далеко ходить не надо.

В зале для групповой терапии я собрал несколько своихпациенток:

— девушку, которая выбрала «свободную смерть» поницшеанскому завету: «Умри вовремя!»;

— другую девушку, что страдает от мнимых сердечныхприступов и боится смерти настолько, что уже два года не покидала стен своейквартиры;

— пожилую женщину, что совершила свой суицид, спасаясьот гнетущего чувства одиночества;

— пациентку, которая боится высоты настолько, что неможет пройти даже пару ступенек по лестнице из-за страха упасть и разбиться;

— пациентку, мать которой спивалась и погибла, теперьее дочь страдает от панических атак всякий раз, когда видит вещи, которые хотькак-то напоминают ей о ее матери;

— другую молодую женщину, которая боится, что страдаетот смертельной болезни;

— девушку, которая и вправду больна рассеяннымсклерозом и думает о смерти, как приговоренный к казни;

— другую молодую женщину, у которой месяц назад двоедетей угорели в доме во время пожара, теперь она не знает, как жить, смертькажется ей выходом;

— пациентку, что боится заразиться каким-нибудьинфекционным заболеванием и десятки раз на дню моет руки, смыливая при этом неодин кусок мыла;

— женщину, что уже тридцать лет работает в милиции,каждый день она сталкивается со смертью, теперь ее мучит неотступная тревога зажизнь своих родных — мужа и сына;

— другую женщину, которая пыталась покончить с собой,когда ее бросил любимый;

— и ту, что сделала то же самое, но от того, что живетс нелюбимым…

Идея смерти — великий символ нашей несвободы. Куда нибросишь взгляд — всюду смерть. Каждый из нас — тело, принесенное в жертву идолусмерти. Мы лишь имитируем жизнь, но не живем. В царстве мертвых нельзя бытьживым, душно…

Много думаю я о смерти. Странно ли это? А я ведь написалцелую книжку о человеке, который планомерно, от рассказа к рассказу, кончаетжизнь самоубийством. Добрых 300 раз! Живучий, черт побери!

Эта книга обо мне, как, впрочем, и все мои книги. Какнапишешь о Другом? Интересно, что никто из моих читателей так и не понял» чтоэто мой вызов моему же страху желания смерти. Только один человек, близкий мойдруг, мой коллега, «канатный плясун»… Многое видно с высоты канатной пляски.Они сдружились с Заратустрой, я несказанно рад этому.

Втроем мы шли по длинным коридорам клиники в кабинетгрупповой терапии. Все уже собрались, и так с нами говорил Заратустра:

«Страх — это то, что заставляет вас верить. Вот почему недоверяю я вере. Но вы говорите, что человек не может не верить. Я говорю:"Когда человек верит, он перестает быть человеком!"

Замешана жизнь ваша на страхе. Словно дрожжевой грибок,поднимает он тесто жизни вашей. И что делать вам, не будь у вас страха?

Нет у вас ощущения жизни, мыслящие, страх стал отдушинойвашей. Так знайте же: ваша отдушина задушила вас!

Отсчитываете вы историю вашу от первых ритуальныхпогребений. Так стала созидаться культура ваша, культура страха смерти!

Все религии ваши — увещевание для боящихся смерти. И выговорите, что религия ваша — это семя любви! Слышите вы смех мой, слышите ли вымой хохот?!

У змия страха выломали вы зубы верой своей — вот что это засемена! Рать в медных латах родится из этих семян! Не битва, но бойня предстоитвам, верующие!

В одном вопросе вся этика ваша: "Что скажутдругие?" Видно, боитесь вы, что убьют они вас? Такова ваша «этика»? Кто жиз вас осуждать осмелится бунтовщиков морали вашей? Впрочем, и в бунтарственемного чести!

Вся эстетика ваша — бегство от смерти: уродливое кажется вамуродливым лишь потому, что видом своим напоминает оно вам о смерти!

Красиво же для вас то, что неуродливо. И говорите вы:"Мило!" Вы говорите: "Талантливо!" А в глубине сердец вашиходно только слово звучит: "Смертно!"

Да и логика ваша — пасьянс, где жизнь смерти противоположна.Неужели можно в логике вашей существующее несуществующему противопоставить?! Выже первые назовете это "ошибкой логической"! Чего же стоит тогда всяваша логика?

Не вы стали мерой вещей всех, но страх ваш! От него линейкоюотмеряете вы всякое слово ваше, землемеры кладбищенские! А кроме слов ваших,ничего не знаете вы, служители смерти, ибо слово — заклинание ваше от страха!

И наука ваша — лишь суета и смута во избежание смерти. Нокак же надеетесь вы избежать неизбежного? Или же не верите вы в смерть вашу?Так чего ж тогда вы боитесь?

Стала смерть для вас стимулом к жизни — такова теперь вашажизнь! И затерялась жизнь ваша при бегстве этом в иллюзию, ибо не ради жизни выстали бояться, но во имя смерти!

Смерть — только имя, прозвище страха вашего. Кто из васвидел смерть? Кто знает ее? Кто может сказать о ней? Никому неизвестно! Но нетже! Живете вы так, словно знаете о ней больше, чем о жизни самой!

Но все знание ваше о смерти — только имя одно. Сколько жезнаете вы о жизни, если знаете меньше о ней, чем о смерти? Даже имени ее понятьвы не в силах! Не живете вы, вы уже умерли, и убийца ваш — страх!

Боитесь всего вы, чего можно и даже бояться нельзя, но жизньпродолжается, ибо не ведает она страха вашего. Вот почему говорите вы о страхахваших: "Перемелется — мука будет!" Кого же наметили отравить выхваленой сдобой вашей, пекари смерти? Себя, любимого, родного, близкого?…

Но не может смерти бояться тот, кто уже умер! Однако жевсегда вы только то делаете, что не можете делать! Потом вы сетуете! Конечно,ничего у вас не получится, ибо из ничего ничего не бывает! Такова жизнь ваша!

Одни из вас смерти боятся, другие чтут ее, третьи стремятсяк ней. Забавно же выглядят мертвецы, которые боятся смерти, чтут ее и стремятсяк ней! Не вовремя умерли вы, но во время! Когда ж научитесь вы смеяться?!

"Свободной смертью" называете вы желание своеумереть. "Несвободой от смерти" называете бы нежелание свое умирать.Не вижу я разницы! И вот, что скажу вам: "Живущий не ищет свободы, свободойон обладает!"