Заяц обрадовался. Сейчас же отправился он к пруду, смыл с себя соль, повалялся на цветках ириса, и действительно, как говорил бог, у него тотчас же выросла по всему телу совершенно белая шерсть, и вся боль, все мучения прекратились, как будто их и не было.

Радехонек был заяц. Скок, скок, скок – подскочил он к богу.

– От души благодарю тебя. Теперь я совершенно поправился, а поправился благодаря именно тебе. Не забуду я этого, отблагодарю как-нибудь! Но скажи мне, кто ты таков и где изволишь пребывать? – спросил он.

Бог ласково улыбнулся:

– Я бог Окунинуси, а те, что проходили раньше, все это мои братья. Теперь они идут взять в жены, кому из них придется, Яками-химэ, божественную принцессу страны Инабы. Вот почему они и проходили здесь. Я провожатым, слугою у них и иду самым последним, вот с этим мешком.

Выслушав рассказ бога, заяц стал еще почтительнее к нему:

– Так ты бог Окунинуси! И такие злые, жестокие братья у тебя, милосердного и сострадательного! У тебя, который проявил такую глубину доброты и участия, спасая меня! Так вот же что я тебе скажу: не только мне, потерпевшему уже от твоих братьев, противен их злой нрав, но не понравится он и Яками-химэ, и хотя ты провожатый, слуга только, но нет сомнений, что она выберет тебя. Я ручаюсь за это!

Спасенный богом заяц был переполнен радостью и благодарностью и всеми силами старался угодить Окунинуси. Бог не придал особенного значения его словам.

– Прощай, заяц! Увидимся еще, – сказал он и, тронувшись в путь, пошел вслед за Ясоками.

Так он пришел в то место, где жила Яками-химэ.

Как и говорил заяц, Яками-химэ и слушать не стала никого из Ясоками.

– Я пойду за Окунинуси, – сказала она.

И действительно, в конце концов она стала его супругой.

Храм, посвященный богу Окунинуси[102], находится в провинции Идзумо и называется Идзумо-но Оясиро[103]. Заяц тоже причислен к лику божеств под именем Белого зайца из Инабы. А что сталось с крокодилами, неизвестно.

Это было в давно минувшие времена. В древней столице Японии, Киото, по всему городу стал ходить слух, что в Расёмоне[104], в Девятом квартале столицы, каждый вечер появляется страшный черт, который хватает и пожирает проходящих людей. На всех напал страх, и, как только закатывалось солнце, никто уже не решался проходить в этих местах. В те же времена проживал в столице великий военачальник Минамото Райко. Это был тот самый всем известный доблестный герой, который вместе с четырьмя своими самураями – Усуи Садамицу, Урабэ Суэтакэ, Саката Кинтоки, Ватанабэ Цуна и неустрашимым воином Хираи Хосё – сокрушил незадолго перед этим Сютэна Додзи Оэяма.

Однажды вечером эти воины Райко собрались в одной из комнат дворца своего начальника и, попивая пожалованное им Райко сакэ, болтали по-приятельски о том да о сем. Во время беседы Хираи Хосё обратился к своим собеседникам:

– А слышали вы, что болтают, будто в Расёмоне, в Девятом квартале, появляется черт?

– Что за чепуху ты рассказываешь? Теперь во всей Японии не найти нигде чертей, после того как они уничтожены недавно на Оэяме, – возразил ему Ватанабэ Цуна.

– Странно! Однако толкуют же ведь, что есть.

– Ну это только молва, не больше. Если даже тогда и уцелел какой-нибудь из них, так от одного только страха перед грозным Райко он сбежал не то в Китай, не то в Индию.

– Очень уж легко относишься ты к моим словам, почтеннейший Ватанабэ. Что же ты думаешь, надуваю я тебя, что ли?

– Да ничуть не бывало, а только несуразно уж очень все это.

– Если ты сомневаешься, так самое простое – пойти и посмотреть. Нет ничего лучше непосредственной пробы.

– Ты, господин Хираи, думаешь, может, что я не решусь пойти?

– А можешь пойти, так пойди и посмотри.

– Конечно, пойду! С твоего позволения, я ведь Ватанабэ Цуна, не кто-нибудь иной. Мог ли я называться самураем Райко, если бы стал пугаться какого-то там черта?! Вот сейчас же, не медля ни минуты, пойду и посмотрю.

И без того мужественный и храбрый Ватанабэ, подвыпив в этот вечер, стал еще смелее, еще отважнее; не теряя ни минуты, он снарядился в путь.

– Ну так, – сказал он, – дай же мне что-нибудь такое, что могло бы служить наглядным доказательством того, что я действительно ходил туда.

– Ладно! Да вот эта дощечка, ты поставь ее там в доказательство того, что ты действительно ходил туда.

– Так, значит, я поставлю эту дощечку у ворот как доказательство! А ты завтра утром пойди посмотреть и узнаешь, ходил я или нет. Как? Я – Цуна! Да чтобы я не захватил живьем одного какого-то там или двух даже чертей? Захвачу и покажу тебе их.

Сев на коня, он смело и бесстрашно выехал из дворца.

На беду, в этот вечер как раз лил дождь да вдобавок еще поднялся ветер; тьма стояла такая, что просто ни зги не видно; прохожих не было ни души. И было так мрачно кругом, так уныло, так страшно, что волос стал бы дыбом у всякого другого, кто вздумал бы только высунуть нос из дому, но Ватанабэ Цуна известен был как отчаянный смельчак. Не обращая ни малейшего внимания ни на дождь, ни на ветер, он подгонял только вперед да вперед своего коня, стараясь поскорее добраться до Расёмона.

– Вот и Расёмон. А ну-ка, где же тут этот черт? – заговорил он сам с собою и начал повсюду искать, но сколько ни искал черта, и признаков нет. – Ловкий малый этот Хираи, здорово потешился надо мною. Ну что же! Поставлю вот тут дощечку да и поеду себе потихоньку домой, – продолжал он разговор сам с собою и, поставив дощечку на каменную плиту у ворот, хотел было уже направиться в обратный путь.